Данному событию предшествуют различные приготовления: люди пытаются разобраться со своими заботами, решить личные проблемы, расплатиться с долгами и вообще сделать все для того, чтобы войти в новый год в хорошем состоянии. В доме все аккуратно раскладывается, наводятся порядок и чистота. Монголы подбирают красивые костюмы и украшения, которые будут носить в первый день нового года.
Сегодня вечером, в канун Нового года, необходимо, как уверяют меня хозяева кочевья, наесться до отвала — так, чтобы уже нельзя было проглотить ни одного кусочка, потому что, согласно их верованиям, если будешь голоден в этот вечер, то будешь голодать весь год. Поскольку я вообще-то не ахти какой едок (мне, чтобы наесться, нужно совсем немного), я наверняка их разочарую, даже если постараюсь и съем столько, сколько физически смогу. Завтра, как продолжает объяснять мне хозяин кочевья, все встанут рано утром и облачатся в свои самые лучшие одежды. Мне показывают эти одежды — роскошные, очень яркие, с украшениями из жемчуга, меди и серебра. Затем все будут желать друг другу всего самого лучшего, сопровождая свои пожелания подарком, в придачу к которому принято давать хадаг — тонкую повязку из цветного шелка, символизирующую долголетие и процветание. Я понимаю, что в те три дня, пока будет длиться праздник, встречу в степи много всадников, которые будут мчаться галопом от кочевья к кочевью, чтобы навестить друзей и родственников. Гостя, кем бы он ни был, ждет угощение — буудз (что-то вроде равиоли из баранины, приготовленных на пару), айраг (напиток из перебродившего кобыльего молока) и другие яства.
Завтра? Ну как можно такое пропустить?!
— Мне очень хочется это увидеть. Могу я задержаться здесь на один день? Мои собаки отдохнут, а я поучаствую в вашем празднике.
В ответ на мой вопрос раздается что-то вроде коллективного «Ура!». Поскольку я разговариваю по-монгольски не лучше, чем по-китайски, то для того, чтобы объясняться с этими людьми, применяю методику, похожую на игру, которая основана на мимике и жестах и работает довольно хорошо, создавая при этом обстановку веселья.
Моим новоиспеченным друзьям в этом году явно не будет угрожать голод (если только их бог не представляет собой какое-нибудь злобное существо), поскольку еды на моих глазах поглощается столько, что наверняка бьются рекорды! Что думают они обо мне, съедающем лишь чуть-чуть, и — самое главное — какой была бы их реакция, если бы они узнали, что «вкуснейшие», по их словам, куски баранины, которые они мне дают, я стараюсь украдкой прятать в карман?!
Но я уже попросту больше не могу есть… И пить алкоголь я уже тоже не могу (его ведь, кстати, труднее спрятать в кармане, чем мясо). Я желаю сейчас только одного — заснуть и не есть больше ничего недели две.
* * *
Хорошенько отдохнув за ночь, я поднимаюсь чуть свет в еще спящем кочевье и иду ухаживать за собаками. Неподалеку от них около сотни коз, сбившись в кучу, спят внутри деревянного загона, размеры которого сведены до минимума — видимо, для того, чтобы козы прижимались друг к другу и благодаря этому им было теплее. Глядя на то, как там тесно, я невольно думаю, что они не упадут, даже если оторвут ноги от земли! Как только рассветет, коз выгонят из загона в степь. Чтобы на них не напали волки, их будет охранять конный пастух. Он будет поочередно объезжать стадо коров, табун лошадей и стадо коз. Эти животные — а всего их голов триста — являются собственностью данного клана.
Часам к шести утра, когда красный диск солнца появляется из-за линии горизонта над этим настоящим морем травы и снега, первые кочевники выходят из своих юрт и начинают умываться. Они используют для этого небольшое количество теплой воды, имеющейся в большом сосуде, который хозяйка дома — а точнее, юрты — ставит на что-то вроде печки, состоящей из кусков металла и камней и сохраняющей тепло в течение почти всей ночи. С восходом солнца степь заливает удивительный, прямо-таки сказочный, красновато-сиреневый свет, заставляя переливаться материю роскошных и красочных традиционных одежд, в которые местные кочевники облачаются в этот праздничный день.
Вдалеке большой табун лошадей неторопливо щиплет траву, пробившуюся сквозь очень тонкий слой снега и едва ли не полностью закрывшую его собой, в результате чего создается впечатление, что сейчас лето. Один из кочевников подходит ко мне, жестами объясняет, что собирается поехать верхом к стадам, и предлагает отправиться вместе с ним. Поскольку я, если сложить все мои экспедиции, провел более двух лет в седле, мне не составляет большого труда составить компанию этому лихому всаднику. Он быстро надевает уздечку и седло на одну из лошадей, оставленных привязанными прошедшей ночью возле юрты, и мы пускаемся вскачь по направлению к стаду коров, которых ему надлежит собрать и пригнать поближе к кочевью. Это напоминает мне о событиях тридцатилетней давности, когда мы с моим другом детства Бенуа отправились в американский штат Вайоминг и там вместе с ковбоями сопровождали огромные стада скота, двигающиеся разрозненными группами по гористой местности. Во время многочасовой езды верхом по долинам, высокогорным пастбищам и вдоль горных хребтов возникало ощущение, что мы герои какого-то кинофильма, одного из тех, которые мы завороженно смотрели в детстве и в которых фигурировали индейцы и ковбои, скачущие верхом по бескрайним и диким просторам, где обитают гризли и пумы…
Мы возвращаемся в кочевье, подгоняя коров, плетущихся перед нами. Нам помогает одна из собак, делающая вид, что кусает строптивых коров за задние ноги.
Зрелище это поистине великолепное. Я любуюсь гордой и удалой позой моего спутника, облаченного в длинную красную тунику, подвязанную на талии широкой небесно-голубой лентой. В больших кожаных сапогах, украшенных медными звездочками, и великолепной шапке из меха черно-бурой лисицы этот юный кочевник как будто явился сюда из какого-то фильма, рассказывающего о жизни Чингисхана — монгольского правителя, который создал самую большую за всю историю человечества империю и память о котором увековечена по всей Монголии в виде статуй, стел, надписей и портретов.
Меня приглашают в главную юрту, и я изумлен, в какой красивой посуде подается еда. Она такая же живописная и изысканная, как и одежда женщин. Все их поколения — от самой маленькой девочки до ее прабабушки — облачены в разноцветные, с различными украшениями одежды, блеск и шелест которых еще больше усиливают праздничную атмосферу.
Я с наслаждением выпиваю большую чашу восхитительной смеси молока и чая, однако вынужден отказаться от алкоголя и чая, которые мне предлагают. Это явно разочаровывает и очень сильно удивляет хозяев юрты, полагавших, что раз уж я вчера так мало выпил и «ничего» не съел, то сегодня утром постараюсь наверстать упущенное. Однако мне, к счастью, удается быстренько сменить тему нашего общения: я начинаю щелкать фотоаппаратом то одного, то другого из своих сотрапезников и показывать им получившиеся снимки на цифровом экране. Каждый из них настаивает на том, что должен лично сфотографироваться со мной хотя бы один раз, и я с удовольствием соглашаюсь ради этого выйти из юрты и насладиться великолепной утренней погодой.
