В общем, я принимаю решение ехать дальше. И тем самым совершаю большую ошибку.
21
Чтобы обогнуть неровности местности, которые кое-где становятся уже значительными, дорога, ведущая в деревню Баян-Адарга, поворачивает сначала на запад, а затем — через несколько километров — строго на север. Именно здесь ветер, дующий прямо в лицо, в буквальном смысле слова едва не сбивает с ног, когда мы выезжаем на длинную и очень широкую равнину, по которой пролегает дальнейший маршрут путешествия. Собаки пытаются бежать под углом к ветру, отклонив голову в сторону, чтобы до минимума снизить сопротивление, которое ветер оказывает их движению. Напрасные старания! Чтобы им помочь, я пригибаюсь, однако порывы ветра иногда такие сильные, что скорость нашего передвижения снижается порой почти до нулевой. Чтобы подбодрить собак, я кричу им:
— Вперед, собачки! Вперед!
Они доблестно рвутся вперед, словно атакующий боксер на ринге. Их борьба с ветром и в самом деле похожа на схватку боксеров. Умопомрачительную схватку, в ходе которой ветер наносит мощные удары, тем самым заставляя нас сгибаться вдвое и, склонив голову, умолять о пощаде.
Нас отделяют от деревни восемьдесят километров. Ну как мы сможем преодолеть такое расстояние в подобных условиях? Однако надо пытаться это сделать, надо бороться. Не может быть и речи о том, чтобы остановиться здесь, посреди снежной пустыни, да еще и во время насмешливо завывающей снежной бури. Мне кажется, что буря смеется над нами.
Между двумя порывами ветра собаки находят медленный, но эффективный темп бега, который ветер тут же нарушает одним рассчитанным порывом, направленным прямо в лицо, — нарушает так, как нарушает дыхание боксера сильный удар кулаком ему в живот. В подобном случае мы, переждав порыв ветра, снова устремляемся вперед, но делаем это очень осторожно, потому что знаем: скоро последует еще один такой «удар». Я стараюсь не смотреть уж слишком часто на устройство GPS, показывающее, какое расстояние нам еще предстоит преодолеть, и иногда не смотрю даже по полчаса. Однако я и без него достаточно точно знаю, сколько километров мы преодолеваем за полчаса. Какого же еще чуда я жду? Сам не знаю. Но зато я знаю, что, как бы это ни было нелепо, стремление двигаться вперед сильнее меня.
Еще семьдесят шесть километров…
Ветер то и дело усиливается, причем иногда до такой степени, что нам все чаще приходится останавливаться. Однако как только ветер хотя бы немного ослабевает, собаки тут же выражают желание снова вступить с ним в борьбу. Они как будто догадались (или почувствовали?), что там, впереди, их ждут деревья, еще одна деревня и сено, на котором можно отдохнуть.
Держаться прямо у меня не получается: ледяной ветер дует в лицо, срывает с головы капюшон и колет кожу так, будто в нее одновременно ударяет тысяча малюсеньких кусочков льда. Я сгибаюсь, пытаясь избежать укусов ветра и холода, и это мешает мне наблюдать за собаками. Примерно каждые полминуты, придерживая одной рукой капюшон и мех, который ветер прижимает к моему лицу, я бросаю взгляд на собак и подбадриваю их, как могу:
— Хорошо, мои маленькие собачки, хорошо!
Их мужество меня впечатляет. Я никогда раньше не подумал бы, что они смогут бежать и тянуть за собой сани при таком ветре. «Верь в своих собак!» — говорил мой друг Фрэнк Тернер…
Тем не менее сейчас их поведению можно только удивляться. Стремясь хоть как-то помочь собакам, я стараюсь подольше пригибаться, чтобы свести до минимума сопротивление, оказываемое ветром нашему движению вперед. Впрочем, такое положение является крайне неудобным, а потому у меня очень быстро затекают мышцы и начинаются судороги, которые постепенно становятся все более и более частыми и болезненными.
Каждый преодоленный километр — это выигранное сражение, приближающее нас к деревне.
Вынужденные считаться с рельефом местности, который стал более неровным, чем раньше, мы сворачиваем в своего рода большую долину, где я нахожу место, частично защищенное от ветра. Там я устраиваю привал и даю собакам воды, которую с большим трудом черпаю в проруби, сделанной с помощью топора посреди замерзшего ручья. Я также даю каждой собаке по несколько крокетов.
Остается еще сорок пять километров. Если ветер не усилится, то мы, пожалуй, сможем преодолеть их за четыре-пять часов. Хватит ли у собак на это сил?
Я осматриваю их одну за другой, рассказывая, какие трудности могут еще нас поджидать, и объясняя, что есть смысл потрудиться. Я говорю им, что через несколько часов мы сможем оказаться в деревне, в местечке, где нет ветра и где есть сено. Там мы сможем посвятить целый день отдыху. Собаки, конечно же, не понимают смысла моих слов, но слушают внимательно. По интонации моего голоса им ясно, что нам предстоит еще нелегкая борьба. Музыка моих слов их подбадривает. Она укрепляет в собаках мужество, которое у них, как они уже доказали, имеется.
Мы снова отправляемся в путь. Все десять собак изо всех сил и даже с некоторой яростью тянут свои постромки. Они, как и я, хотят покончить с этим ветром, расколоть его, как раскалывают полено сильным ударом топора.
Мы все еще находимся в степи, но трава теперь имеется лишь в ложбинах долин, по которым мы движемся, пересекая иногда что-то вроде больших каменистых ущелий. Засушливость является здесь еще более очевидной, чем в бескрайней ровной степи. Если бы не то малое количество снега, которое лежит в долинах, можно было бы подумать, что мы находимся в марокканской пустыне неподалеку от Атласских гор: далеко впереди сквозь своего рода дымку, состоящую из поднятого ветром в воздух песка, я уже начинаю различать устремившиеся к небу вершины. Иллюзия того, что я нахожусь в Марокко, еще больше усиливается, когда я встречаю нескольких верблюдов, которых, похоже, ничуть не беспокоят ни ветер, ни холод. Данная порода верблюдов, которых в пустыне Гоби превеликое множество, известна во всем мире тонкостью своей шерсти, из которой делают кашемир отличного качества. Мои собаки бросают снисходительный взгляд на этих апатичных животных, которые, в свою очередь, смотрят на нас с высокомерным видом.
Ветер несет все больше и больше песчинок, и те чиркают меня по лицу. Чтобы защититься от них, я надел горнолыжные очки и очень жалею о том, что не могу надеть подобные очки на своих собак, глаза которых сейчас очень страдают от таких песчинок.
К счастью, по мере того как местность становится все более неровной (долины — более глубокими, а холмы и горы — более высокими), ветер уже не может проникать везде и всюду, и мы все чаще наслаждаемся периодами затишья. Однако на высотах, которые мы преодолеваем, ветер устраивает нам безжалостную войну, и за каждый преодолеваемый нами метр приходится сражаться.
Я уже больше не могу. Силы у меня на исходе, да и у моих собак тоже. Неужели нам придется расположиться на ночлег, не доехав до деревни каких-нибудь двадцати километров? Мы уже целых одиннадцать часов движемся вперед, борясь с ветром.
И вдруг вдалеке, под защитой чего-то вроде гребня горы, я вижу…
