— Хорошо, мои собачки! Обещаю, мы скоро выберемся отсюда, из этого снежного моря!
Ни одна из моих собак не падает духом, все они борются с непоколебимым упорством и мужеством. Они настоящие бойцы. Мне очень нравятся эти собачки!
Красота местности, по которой мы передвигаемся, отчасти компенсирует тяжесть преодолеваемых нами трудностей.
Буквально каждую минуту я невольно любуюсь этой красотой и восхищаюсь величием того, что вижу, пусть даже физически мне сейчас тяжело. Очень тяжело. После двух месяцев больших физических нагрузок, которым я подвергался по меньшей мере двенадцать часов в день, я испытываю настоящее блаженство от осознания того, что мое тело пятидесятилетнего мужчины окрепло и что оно способно преодолевать трудности, связанные с движением по такой местности. Я потерял около шести килограммов веса, но мышцы мои округлились. К сожалению, я отчетливо чувствую, что моя ловкость уже не та, какой она была в тридцать лет, когда я мог выполнять на санях настоящие акробатические трюки. Это начало конца, естественное и неотвратимое, меня, конечно же, пугает… Но что я могу сделать, кроме как примириться с этим? Бывают битвы, выиграть которые невозможно, и мне скоро придется, как принято говорить, навсегда повесить свои рукавицы на гвоздик, однако до этого момента я вместе с собаками еще успею написать несколько страничек в книге своей жизни погонщика собачьей упряжки. И поскольку это будут последние страницы, то я отношусь к переносимым сейчас трудностям уже совсем по-другому, используя каждый миг по максимуму и даже наслаждаясь им. Я всматриваюсь в пейзажи, чтобы получше запечатлеть их в своей памяти, которая и так уже слишком многое утратила…
Я путешествую, используя неточную крупномасштабную карту, которая не позволяет узнать местонахождение озера, поэтому расстояние, отделяющее нас от него, остается мне неизвестным. Проводники заявляют, что добираться до него еще часа два, но я знаю, насколько неточной может быть подобная информация.
Иногда мы более-менее долго движемся по лосиным тропам. Поскольку тропы эти прихватило морозом, мои собаки наконец-таки оказались на твердом снегу и сразу же перешли на рысь, однако такое обычно длится недолго, а возвращение на рыхлый и глубокий снег воспринимается еще более болезненно.
Лишь с наступлением сумерек мы наконец-то прибываем, чувствуя себя изнуренными, на берег озера, а именно туда, где из него вытекает небольшой ручей. Подо льдом течет тонким потоком вода, и я, сделав прорубь, черпаю воду и пою ею в несколько заходов собак. Эта благословенная свежая вода дает мне возможность увлажнить крокеты. Я увеличиваю порцию, выдаваемую собакам, потому что знаю, как много калорий потребовала физическая нагрузка, которой они подверглись сегодня.
Завтра лошади уже не смогут отправиться по тому же маршруту, что и собаки. Они, чтобы достичь долины реки Орхон, сделают большой и запутанный крюк в обрывистых горах. На санях по такому маршруту не поедешь. А лошади не смогут идти по скользкой поверхности замерзшего ручья. Если бы даже они и согласились пойти по льду, то рано или поздно поскользнулись бы и сломали ноги. Поэтому здесь мы разделимся. Ален и Фабьен, которые отправились в путь из деревни, расположенной на другой стороне этого горного массива, и проследовали сначала по реке Туул, а затем по реке Орхон, должны были проложить тропу до того места, где я сейчас нахожусь, но их здесь все еще нет, и новости, которые мы получаем от них по спутниковому телефону, отнюдь не оптимистические. Мои друзья заблокированы снежной слякотью, которой, по их словам, река в некоторых местах покрыта полностью. Объяснения, которые они дают, меня не очень-то убеждают, однако факт остается фактом: тропа отсутствует, а они вдвоем пока что заблокированы. Слушая их рассказ, я думаю, что страх взял у них верх над разумом. У Алена очень мало опыта пребывания на льду, а у Фабьена его и вовсе нет. Они забрели в зону, в которую вообще не должны были соваться, и теперь, перепугавшись, не осмеливаются продвигаться дальше.
Мы — я и Чингун — решили, что поедем вместе. Поскольку наверняка потребуется прокладывать тропу пешком, это позволит нам сменять друг друга. Я чувствую, что есть какая-то напряженность между Чингуном и некоторыми из моих проводников. Перед тем как они отправляются в путь, разговор между ними ведется на слегка повышенных тонах, однако я не могу получить ни малейших разъяснений по поводу того, что происходит.
— Ничего не происходит! Ничего! Все в порядке, — уверяет меня Чингун.
Я понимаю, что это какие-то внутренние разборки между монголами и мне не следует вмешиваться.
Впрочем, я и не горю желанием это делать.
На рассвете сиреневое небо и тридцатиградусный мороз свидетельствуют о том, что нас ждет еще один погожий день. Вот уже семь недель, как я не видел ни облачка, ни снежинки, если не считать одного пасмурного дня в Монголии. Настоящий рекорд, представляющий собой еще одну аномалию и являющийся очередным подтверждением того, что с климатом творится черт знает что.
Небольшой ручей, по льду которого мы пытаемся идти, имеет в том месте, где вытекает из озера, неполных два метра в ширину. Он постоянно петляет, причем повороты русла зачастую такие крутые, что вписываться в них с упряжкой из десяти собак у меня иногда не получается. Поэтому нам частенько приходится взбираться на берег, потом возвращаться на лед ручья, затем снова на берег и снова на лед. Получается что-то вроде американских горок. При этом приходится умудряться не попадать в «ловушки», поджидающие нас на льду во многих местах. На берегах мы наталкиваемся на довольно толстый снежный покров, и Чингун, которому приходится идти перед собаками, быстро устает. Из-за всего этого наше продвижение вперед замедляется. Я передаю Чингуну управление санями и самостоятельно прокладываю тропу на расстояние в пару десятков метров. Однако мой спутник не обладает рефлексами, необходимыми для поддержания равновесия нагруженных саней, и вскоре заявляет, что справиться с санями не может. Мы находимся на своего рода плато, которое вскоре становится наклонным. Ручей превращается в горную речку, и его узкие берега теперь представляют собой крутые склоны, на которые невозможно заехать на санях. Я уже понимаю, почему наши проводники не могли проехать здесь и были вынуждены сделать большой крюк по склону горы. По мере того как мы продвигаемся вперед, мое беспокойство растет. Если данный участок местности окажется непроходимым, у меня останется только один выход, о котором не хочется даже думать, — повернуть назад. Это мой последний шанс добраться до долины реки Орхон, один-единственный приемлемый для меня маршрут, потому что по тому маршруту, по которому отправились мои проводники и который пролегает по склону горы, невозможно проехать на собачьей упряжке и санях, а другой альтернативы нет.
