Мы очень медленно продвигаемся вперед, и без того плохие условия превращаются в совершенно отвратительные: плато становится еще более наклонным, а на речке, по которой мы ехали, совсем не остается льда. Вода в ней в некоторых местах перемешана со снегом, и в таком месиве можно легко увязнуть. Я объясняю Чингуну, каким образом функционирует тормоз, и даю несколько технических указаний, чтобы можно было, сменив его, пойти перед собаками. Он быстро устает и не может толком определить, по каким участкам нам будет легче проехать, поскольку не знает, на что способны ездовые собаки, а на что — нет. Данная замена (теперь я двигаюсь перед санями, а Чингун — позади них) приободряет собак: они хотят любой ценой меня догнать, а потому удваивают усилия.
— Вперед, собачки! Вперед!
Не знаю, сможем ли мы пробиться, но в любом случае предпримем максимум усилий. Чтобы мы остановились, должно произойти что-то ужасное! Уж лучше умереть, чем повернуть назад, пусть даже, если вдуматься, идти назад будет намного легче, потому что даже по самым трудным участкам тропа нами уже проложена и прошло уже достаточно времени для того, чтобы она успела подмерзнуть.
Прошло два часа. Мы уже преодолели узкий участок долины. Теперь она расширяется, однако продвигаться вперед по-прежнему очень трудно. Мы все еще не можем пойти по льду ручья, в котором во многих местах есть незамерзшие участки, а его крутые берега покрыты растительностью. В подобной ситуации, чтобы придать себе мужества, необходимо сосредоточиться на ближайшей цели. Дерево, что стоит вон там. Направляемся туда. До него сто метров. Делаем десять шагов по глубокому снегу, который доходит до пояса. Затем остановка. Еще десять шагов, снова остановка… Наконец мы добрались до дерева. Долгая остановка, во время которой я перевожу дух, ласкаю собак и хвалю их, одновременно прикидывая, куда мы пойдем дальше, и выбирая глазами наиболее подходящий маршрут.
— Я спущусь немного наискосок, пересеку ручей по глыбе льда, которая выглядит крепкой, и поведу собак вон к той скале.
Чингун в знак одобрения кивает. Собаки, держась начеку, дают мне понять, что они тоже готовы. Мы идем поэтапно от одной цели к другой. Несколько раз нам удается воспользоваться небольшими участками льда, на которых сани начинают проворно скользить. Удивительное ощущение, которое никогда не длится достаточно долго… Но мы продвигаемся вперед. Я снял и куртку, и две теплые подкладки, оставшись лишь в нижнем белье, — от ходьбы по снегу становится так жарко, что приходится себя охлаждать. Чингун последовал моему примеру, и теперь целая куча одежды лежит на нагруженных санях. Мы прочно ее привязали. Несколько групп куропаток взлетают из-под ног, когда мы пересекаем заросли ольхи. Мы также спугиваем нескольких зайцев и видим чуть поодаль великолепную темно-рыжую, почти черную, лисицу, которая скорее летит над снегом, чем бежит по нему. Ручей впадает в какое-то большое углубление с крутыми берегами, и мы, остановившись, сомневаемся, а не забраться ли на один из его берегов и не поехать ли по твердому грунту, однако очень густая растительность заставляет нас отказаться от этого намерения. Ручей все время петляет, и каждый поворот русла лишает нас возможности увидеть, что ждет впереди, — лед или же незамерзший участок ручья, в воду которого мы можем свалиться. Если раньше собаки с большим трудом продвигались по морю снега, то теперь они двигаются довольно быстро по замерзшей поверхности воды. Я понимаю, что сани стали неуправляемыми и от тормоза в данных условиях мало толку, но что нам еще остается делать, кроме как продвигаться вперед и… молиться? Три раза Чингун спрыгивает с полоза, на котором стоит, на лед позади саней, чтобы позволить мне преодолеть незамерзший участок ручья. Сани плюхаются в воду (к счастью, проваливаясь неглубоко), и мы, рубя лед топором, вытаскиваем их оттуда без особых затруднений. На довольно длинных участках нам приходится взбираться на берег и при этом утопать в снегу, чтобы обогнуть непроходимые участки ручья, но мы упорно продвигаемся вперед и, словно в качестве вознаграждения за наши усилия, объехав большой бугор, наконец-таки видим реку Ольхон. Широкая, покрытая льдом, великолепная, она представляет собой прекрасную ледяную дорогу, которая, кажется, приветливо распахивает перед нами свои объятия. Однако я сначала падаю в объятия Чингуна, а после иду к своим собакам — взволнованным и ужасно счастливым.
— Браво, собачки! Браво!
Километров через десять мы встречаем Алена и Фабьена, а также наших проводников, которые уже дошли сюда по склону обрывистой горы. Здесь мы расстанемся. Проводники-монголы сегодня вечером отправятся ночевать в какую-нибудь хижину, а завтра утром убудут в маленький поселок, тогда как Ален и Фабьен постараются как можно быстрее добраться до деревни, являющейся следующим пунктом нашей экспедиции, чтобы заняться там уточнением маршрута ее следующего этапа.
Я благодарю Чингуна за его бесценную помощь, жму руку проводникам, а после смотрю, как они, сев на коней, уезжают небольшим караваном прочь. Лошади выдыхают облачко пара, и он обволакивает их своего рода длинным подвенечным нарядом, к которому лошади, наверное, уже привыкли и который поблескивает в тускловатом свете сгущающихся сумерек. Это зрелище — такое же красивое, как эти горы, к которым я начинаю привыкать.
26
В долине, по центральной части которой петляет закованная в ледяной панцирь река, моему взору открывается роскошный вид. По краям реки крутыми волнами тянутся горы со скалами красновато-коричневого, желтого и черного цвета. Горы эти кое-где покрыты лесами с вековыми соснами. Иногда горы расступаются, и в промежутках просматриваются большие плато, на которых видно далекодалеко. Река, похожая на голубоватое зеркало с рамкой из золотистых камышей, отражает косые лучи утреннего солнца и переливается контрастирующими оттенками.
После того как мы в течение многих дней утопали в глубоком снегу, продирались через леса, заваленные рухнувшими деревьями, скользили вниз по склонам, преодолевали перевалы и карабкались в гору по ненадежным тропам, мчаться по этой прекрасной ровной ледяной поверхности — огромное удовольствие. В голове упряжки я снова поставил Мивука и Бюрку, поблагодарив перед этим Бюрку за ту нелегкую работу, которую она выполнила в предыдущие дни. То, что она сделала в течение этого тяжелого этапа, было чем-то из ряда вон выходящим.
— Ты рада снова оказаться в паре со своим приятелем Мивуком?
Бюрка, похоже, не просто довольна, а прямо-таки счастлива. После нескольких трудных дней, в течение которых ей приходилось концентрироваться в максимальной степени, она сможет немного расслабиться и хотя бы частично снять с себя груз высокой ответственности. Она станет вмешиваться только в том случае, если это будет необходимо, — тогда, когда мы натолкнемся на серьезное препятствие, — и позволит своему ученику Мивуку возглавлять упряжку.
Собаки приобретают все больше и больше уверенности в беге по льду. Они уже привыкли к такой поверхности, которую буквально ненавидели в начале этого путешествия. Поначалу скованные, неуклюжие, тормозившие «всеми четырьмя», как только они начинали скользить, сейчас они движутся по льду более ловко и без особого напряжения. Они уже научились скользить и быстренько вскакивают после того, как падают, — как хорошие игроки в регби. Чтобы помочь менее проворным из них (в том числе Камику, Казану и Дарку), я отсоединяю хвостовые постромки, в результате чего у них появляется больше свободы движений и, следовательно, больше возможности маневрировать и оперативно исправлять допускаемые ошибки. Да, немного больше, чем у других собак.
