Во время нашей следующей встречи с Аленом и Фабьеном я пытаюсь объяснить им обоим, что представляет собой замерзшая река. Под их скептическими взглядами я вместе с собаками наглядно показываю, каким образом нужно преодолевать участки замерзшей реки, которые они считают опасными. Мало-помалу они начинают это понимать, пусть даже и продолжают сомневаться. Фабьен усваивает все быстро и в конце концов соглашается со мной, а вот Ален все еще колеблется. Ему не нравится лед. Он считает его коварным, не понимает и боится его — так, как некоторые люди почему-то боятся собак или лошадей. Собаки ведь могут укусить, а лошади брыкнуть! Ален боится, что лед тоже может сделать ему какую-нибудь пакость.
Я помню об одном приключении, которое нам довелось пережить вместе, когда мы пересекали очень глухой район Скалистых гор. Нас было трое: я, Ален и один индеец. Ален и индеец ехали на мотосанях, а я — на собачьей упряжке. Мы оказались заблокированными в ущелье, и выбраться оттуда можно было только по частично замерзшей горной речке. Было очень холодно — около пятидесяти пяти градусов мороза, но, несмотря на столь низкую температуру, речка в зонах своих стремнин либо замерзла не полностью, либо лед на ней был весьма различным по толщине и ненадежным. Тем не менее я был уверен, что мы сумеем найти возможность проехать по этому маршруту, однако натолкнулся на категорический отказ индейца, ударившегося в панику при одной лишь мысли о том, что придется ступить на этот хрупкий лед. Мне пришлось использовать всю свою силу убеждения и проявить чудеса воображения, чтобы наконец уговорить его согласиться с моими доводами и последовать за мной. Ему потребовалось немалое мужество, чтобы преодолеть охвативший его страх и отдать свою судьбу в мои руки. Его жизнь держалась на волоске — а точнее на веревке, которая соединяла нас. Метр за метром, ощупывая лед, выискивая проходимые участки, иногда создавая их из льдин или стволов деревьев, мы выиграли схватку с природой и выбрались из ущелья менее чем за день. Без жуткого холода, который сковал льдом одни участки и укрепил другие, мы не смогли бы это сделать. Удача иногда сопутствует безумцам, а ведь именно так нас и называли с обеих сторон Скалистых гор, которые за предыдущие двадцать лет никто зимой не пересекал.
Никудышная тропа, которую Ален и Фабьен прокладывают для нас, не имеет никакого значения, потому что мне она не нужна. Управляя собаками голосом или же позволяя им самим выбирать, в каком направлении бежать, я прокладываю вместе с ними собственную тропу по красивому льду реки, которая петляет в постепенно расширяющейся восхитительной долине. В этой долине я прошу своих друзей отправиться к Пьеру и Арно в ближайшую деревню и подготовить вместе с ними следующий этап путешествия.
Хотя мы и преодолели большую часть гор, до российской границы остается еще более тысячи километров пути по неизвестной нам местности. Поэтому я кричу сам себе на русском языке слово, которое кричат в подобных случаях сибиряки:
— Давай! Давай!
27
Боги гор были правы, решив подвергнуть меня таким испытаниям: они знали, что я высоко оценю то, что после этих испытаний увижу… И река Туул, и река Орхон, в которую Туул впадает, являются чудом. Именно о таких замерзших реках мечтают, когда представляют себе путешествие, подобное этому. Я наслаждаюсь каждым километром, как наслаждаются великолепным вином, подолгу держа его во рту, чтобы почувствовать все нюансы аромата.
Продвигаться вперед нам по-прежнему трудно, потому что лед далеко не однородный, на нем много участков снежной каши, слякоти, торосов. Однако меня это не смущает. Как раз наоборот. Когда игра на музыкальном инструменте доставляет радость, да еще и имеется хороший инструмент, какое же это счастье — наброситься на трудный отрывок произведения! И какая же это скука — довольствоваться самой заурядной партитурой!
Мой инструмент — это сани, а струны на нем — мои собаки. С их помощью я пишу партитуру, музыка которой, звуча в моих ушах, восхваляет эту страну, которая нравится мне все больше и больше, — Монголию!
Кстати, я сегодня уже пообещал ей кое-что: я пообещал, что вернусь сюда следующей осенью, чтобы увидеть, на что она становится похожа, когда золото осин отражается в прозрачных водах. С несколькими товарищами, двумя лодками и удочкой, чтобы ловить рыбу на обед, я спущусь по одной из этих рек.
А пока что эти реки, пленники красивого ледяного панциря, по которому я еду, дарят мне полный комплект самых красивых зимних украшений: роскошные рассветы, еще более роскошные закаты и такие прекрасные дни, что хочется, чтобы они длились вечно. В подобные моменты я начинаю сомневаться в том, что мне когда-либо удастся передать на словах то наслаждение, которое я испытываю, когда мчусь на собачьей упряжке по живописной местности. Не хватает ни слов, ни, несомненно, таланта для того, чтобы описать ощущения, которые наполняют меня и приводят в трепет, достигая своего апогея. Это — идеал, который является еще более приятным потому, что ему предшествовал долгий период трудностей и неприятностей.
Долины, по которым я еду, представляют собой настоящий эдемский сад, который еще не испорчен руками человека и в котором возникает удивительное ощущение, что в этом мире, кроме меня, никаких других людей нет. Единственные звуки, которые доносятся до меня, — это звуки дыхания собак и еле слышный скрип полозьев саней. Иногда к ним добавляется пение глухаря или же очаровательное журчание воды, текущей подо льдом. Единственные движения — это те, которые совершают мои ездовые собаки и дикие животные, которых мы замечаем. Единственные следы — это следы, оставляемые моей упряжкой и санями, иногда смешивающиеся со следами волков, лосей и рысей…
На заре человечества мир, наверное, был таким, каким я его вижу в подобные дни. В какое фатальное путешествие отправилось оно в своем развитии, отказавшись от этой великолепной простоты? В такие удивительные моменты жизни я, находясь далеко от всего и от всех, кажусь себе похожим на старого мудреца, которого уже никто не слушает и который, сидя в глубине своей пещеры, рассуждает сам с собой об окружающем мире. В отчаянной гонке, которую представляет собой наша сегодняшняя жизнь и добровольными участниками которой мы являемся, есть что-то ужасное. И в нее постепенно вовлекается весь мир. Участники этой гонки словно едут на огромном грузовике, у которого неожиданно отказали тормоза, и он на большой скорости мчится по крутому склону горы вниз. Вопрос даже не в том, рухнет этот грузовик в пропасть или нет, а в том, когда это произойдет. А ведь мы с вами тоже сидим в этом грузовике…
* * *
Продвигаться вперед по-прежнему трудно, да и управлять санями тоже. Труднее всего преодолевать зоны, в которых поверх льда выступают камни, ветки или ледяные глыбы. Такие неровности очень опасны. Если волею случая после поворота сани заносит в сторону и они, двигаясь на большой скорости, сталкиваются с таким препятствием, это неизбежно приводит к моему падению на твердый, как бетон, лед. Снежного покрова, пусть даже и очень тонкого, вполне хватило бы, чтобы смягчить падение, но лед голый. Эта река замерзла слишком поздно, уже после снегопадов в самом начале зимы. К счастью, толстая подкладка моей одежды немного смягчает падения, а иначе при некоторых из них мне бы не поздоровилось. Я отделался несколькими гематомами, которые образуют, в частности на плечах, большие голубые ореолы.
