Итак, что же делать? Спрыгнуть с саней на этой скорости и попытаться более-менее удачно приземлиться? Кто знает, чем закончится этот мой прыжок, если по краям дороги стоят невысокие бетонные столбы, к которым прикреплены деревянные телеграфные столбы? Как мне избежать столкновения с ними?
Все это я анализирую со скоростью молнии, пытаясь удерживаться — не без труда — на санях, совершающих безумные прыжки. Я амортизирую, как могу, часто повторяющиеся удары, каждый из которых едва не выбрасывает меня из саней. Помогите!
Не остается ничего другого, кроме как пытаться удерживать равновесие на санях, доставляющих мне сейчас столько мучений.
— Бюрка-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! Потихо-о-о-о-о-о-о-оньку!
Чувствует ли она, насколько сильно я встревожен? Конечно. Но что она может сделать? Замедлит ли она скорость бега? Вряд ли. Во всяком случае, это незаметно. Я едва не падаю раз десять, но — каким-то чудом! — в самый последний момент умудряюсь восстановить равновесие. Я не знаю, сумею ли доехать целым и невредимым до конца этой улицы. Вероятность того, что я не упаду, — ничтожна.
В конце улицы — крутой поворот. Силы меня покидают, и я понимаю, что уж там-то я точно упаду. Собаки, которых я не могу больше удерживать, мчатся по всю прыть. Сани на повороте заносит, и я в течение доли секунды вижу две или три замерзшие коровьи лепешки, на которые сейчас натолкнутся полозья. А также вижу бетонный парапет маленького моста, перекинутого через ручей возле поворота.
Бум!
Удар получается сильным. В момент падения меня пронзает, как стрела, струя адреналина. Это русская рулетка. В результате того, что моя упряжка совершает поворот, меня выбрасывает из саней в сторону, я слегка задеваю бетонный парапет, и мой «полет» заканчивается тем, что я падаю на ровную землю, благополучно миновав замерзшие коровьи лепешки, о которые мог бы удариться очень больно. Я скольжу, слегка притормаживаемый тоненьким слоем снега, покрывающим обочину дороги, и наконец-таки останавливаюсь на льду замерзшего ручья. Я чувствую себя оглушенным. Моя голова обо что-то ударилась, но я не знаю, в какой именно момент. Я также не знаю, где сейчас нахожусь. Почему вокруг меня все стало каким-то белым? Мне понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя. Белое — это снег, потому что сейчас зима и потому что я сейчас в Монголии…
— Мои собачки!
Я поднимаюсь на дорогу. Вся правая сторона туловища болит. Сани, перевернувшись, уперлись в валик снега, который тянется по краю дороги на выезде из деревни. Мало-помалу в моем сознании восстанавливаются события последних нескольких секунд.
— Мой Дарк! Мой Вольф… Мой Камик, мой Хэппи…
С ними все в порядке. Внимательно осмотрев собак, я сажусь рядом с ними на снег, чтобы окончательно прийти в себя. Мое сердце колотится так сильно, что едва не выскакивает из груди. И у меня все болит. Особенно голова. В моих ушах слышен свист. Я тяжело дышу, как будто только что бежал сломя голову.
«Черт побери, это закончится плохо…»
Мне повезло, мне очень повезло. Повезло еще раз. Кто, интересно, меня так опекает?
28
Дорога идет по пологому подъему в сторону гор, которые необходимо пересечь для того, чтобы оказаться возле реки Чулуутын-Гол. Собаки бегут с небольшой стабильной скоростью, а толстый слой утрамбованного снега, покрывающий тропу, делает управление санями очень легким. Я, можно сказать, отдыхаю после ужасного эпизода, молясь о том, чтобы боль утихла как можно быстрее. Я испытываю ее во всем теле, тем не менее мне радостно оттого, что я так легко отделался. Я поспорил бы на свои сани, что последствия такого падения могли быть гораздо более тяжелыми.
— Хорошо, мои собачки! Теперь мы будем двигаться тихо и спокойно.
Обещание гасконца!
Через десять километров пути, на гребне заросшего деревьями холма, дорога вдруг резко поворачивает и ведет на свободное пространство, в сторону долины. Спуск крутизной более чем в тридцать градусов и длиной более двух километров. Когда мы его обнаруживаем, уже оказывается слишком поздно останавливаться и отсоединять хвостовые постромки. Стараясь держаться покрепче, я надавливаю всем своим весом на тормоз, и тот слегка вгрызается в обледеневший снег. Но мы набираем скорость… И вот мы уже движемся так быстро, что я больше не контролирую сани. Их носовая часть уже толкает в зад Дарка и Вольфа, и те делают ни к чему не приводящие прыжки в сторону, пытаясь избежать этого незаслуженного наказания.
Когда я вижу, что сани уже вот-вот могут их переехать, я изо всех своих сил дергаю в сторону за рулевую дугу и, используя свой вес, переворачиваю сани. Мы падаем и катимся дальше вместе: я — чуть левее, все еще держась за рулевую дугу, а собаки, удерживаемые постромками и потягом, — чуть правее. Спустя какое-то время мы оказываемся в конце спуска, представляя собой хаотическое нагромождение из ездовых собак, их погонщика, перепутавшихся постромок и саней. Однако мы все целые и невредимые. Я злюсь на себя за то, что не сумел предвидеть эту опасность.
— Мне жаль, что так получилось, собачки.
На двадцать втором километре… Фабьен ведь меня предупреждал. Я готов и полон решимости на этот раз не опростоволоситься и умело преодолеть поджидающий опасный спуск. Я останавливаюсь задолго до него, отсоединяю все хвостовые постромки, подкручиваю все винтовые соединения тормоза, чтобы он функционировал хорошо, и сразу же снова отправляюсь в путь, чтобы не тянуть время и тем самым не давать собакам повода начать беспокоиться (что, конечно же, не распространяется на Дарка). Поначалу все идет хорошо, затем — намного хуже… Крутизна спуска, которая была немалой и в самом его начале, становится все более значительной, следовательно, нам угрожает все большая и большая опасность. Но и это было бы терпимо, если бы ситуацию не ухудшала глубокая колея, проложенная осенью тракторами, нагруженными лесом. Кошмар!
Это попросту невозможно. Может, нужно ущипнуть себя и проснуться?…
Двигаясь по колее, чем-то похожей на бобслейную трассу, сани, можно сказать, превращаются в пулю, находящуюся в стволе карабина. У меня нет возможности ни свернуть в сторону, ни остановить упряжку, повалив сани набок, ни вообще как-то повлиять на движение саней. Мои бедные собачки то и дело поскальзываются и падают на замерзшее дно этой ловушки, быстренько вскакивают, снова падают, снова вскакивают…
Как это ужасно — смотреть на надвигающуюся катастрофу, осознавая собственное бессилие.
Я пытаюсь удерживаться на этом неуправляемом болиде, зная, что падение является неизбежным. Оно произойдет уже скоро… В середине спуска сани на что-то наталкиваются, и этот сильный толчок выкидывает меня из них. Падая на бок, я едва не задеваю большой выкорчеванный пень, торчащие корни которого похожи на смертоносные рогатины.
Когда я встаю, перед моим взором предстает крайне неприятное зрелище: сани стремительно катятся вниз по склону вслед за бегущими собаками. Эти бедняги, являясь пленниками упряжи, как бы пытаются от саней удрать. Напрасные старания: сани без погонщика и без надавливаемого им тормоза постепенно набирают скорость. Сейчас неминуемо произойдет что-то ужасное. К моему горлу подкатывает ком. Меня едва не тошнит от страха и от ярости. Я бросаюсь бежать, но поскальзываюсь и падаю… Да и что толку бежать? Сани уже далеко внизу, они исчезли у меня из вида, и я догоню их только тогда, когда они остановятся, натолкнувшись на дерево или пригорок, или же когда они доедут до конца спуска. Если сани рассыплются на тысячу кусочков, мне на это наплевать, но вот мои собаки… Мои бедные собачки! У меня на душе тяжелый камень. В свете того, что произошло сегодня утром, мне следовало бы провести разведку этого спуска, прежде чем съезжать по нему на санях. Разве я не получил сегодня достаточно предупреждений?
