Я злюсь на самого себя. Я негодую. Мне хочется заехать самому себе по физиономии.
Наконец я замечаю вдалеке сани, свалившиеся на бок и застрявшие в снегу. Они, по-видимому, упали в него после того, как соскочили с колеи в результате столкновения с какой-то преградой.
С сильно колотящимся сердцем я подхожу к собакам. Дрожа, они смотрят на меня. Я со слезами на глазах перебегаю от одной собаки к другой и отсоединяю их постромки (чтобы распутать некоторые, приходится разрезать их ножом).
— Моя Квест! Мой маленький Юник… Мой Мивук!
Я поспешно провожу «инвентаризацию», массируя собакам спины и суставы. Я высвобождаю их одну за другой. Некоторые подходят, чтобы меня лизнуть и тем самым утешить. Они понимают, в каком я замешательстве.
— Мне жаль, что так получилось, собачки! Мне очень жаль!
Как ни странно, но ни одна из них не поранилась. Повреждения есть только у саней, на которые мне сейчас наплевать. Я несколько долгих минут общаюсь с собаками, расхаживающими вокруг меня. Я разговариваю с ними, глажу их, улыбаюсь им, постепенно восстанавливая силы, которые под давлением страха и стыда меня покинули. Бюрка становится напротив и смотрит на меня глазами, полными любви. Я глажу ее, мысленно ругая себя: «Я ничтожество! Ничтожество, ничтожество, ничтожество!»
Я привожу все в порядок: ремонтирую, как могу, сани, скрепляя расколовшуюся на две части поперечину с помощью толстой ветки, которую срубаю с дерева. Приходится укрепить и переднюю дугу, поскольку она треснула и деформировалась. Затем я натягиваю веревку между двумя опорными стойками, чтобы хоть как-то заменить поперечину, которая должна поддерживать днище саней и которая тоже сломалась. В ближайшей деревне я сделаю более серьезный ремонт. Остается только надеяться, что сани выдержат до этой деревни.
Относительно собак я все-таки ошибся: одна из них пострадала. Речь идет о Юнике, он слегка повредил мышцу на ляжке. Я замечаю это, как только мы снова отправляемся в путь.
— А ну-ка иди сюда, мой Юник, — говорю я, останавливая упряжку.
Я отсоединяю постромки и устраиваю его в уютном местечке в задней части саней, предназначенном для пострадавших собак. Юник располагается там поудобнее, и мы трогаемся в путь.
На сорок втором километре я веду себя уже осторожнее. Прежде чем поехать по спуску на упряжке, я прохожу его весь в одиночку, думая, что вообще отсоединю собак от саней, если возникнет такая необходимость. Спуск и в самом деле очень сложный, но на нем нет ни колеи, ни льда, а поверхность земли покрыта слоем снега, толщина и плотность которого вполне достаточные для того, чтобы тормоз функционировал эффективно. Я долго взвешиваю все «за» и «против», но не нахожу никаких оснований для того, чтобы движение по этому спуску могло закончиться плохо. Если такое все-таки произойдет, значит, я уже ни на что не годен, мне нужно побыстрее вернуться домой и заняться выращиванием салата!
— Тут у нас все получится, собачки!
Я подбадриваю их чрезмерно уверенным и безмятежным голосом, отсоединяя хвостовые постромки:
— Вперед, собачки! Потихоньку!
Замечательный спуск. Начиная с того момента, когда собаки почувствовали, что я полностью контролирую скорость движения саней (это мне позволяет делать достаточно толстый снежный покров), они постепенно обретают все большую уверенность в собственной безопасности и замедляют скорость бега. Они знают, что теперь уже сани не ударят их сзади, и предпочитают бежать неспешно, чтобы иметь возможность выбирать, куда ставить лапы при беге вниз по этому крутому спуску.
— Хорошо, собачки! Превосходно!
Довольно узкая долина, в которую мы въезжаем, окружена высокими горами и очень живописна. Замерзшая река Чулуутын-Гол берет здесь свое начало и плавно петляет вдоль долины. Голубизна блестящего на солнце льда контрастирует с белизной снега и охровым цветом скал. Чтобы сделать эту разноцветную картину еще более красочной, к ярко-зеленому цвету сосен добавлена белизна берез, приобретающая на солнце оттенки от розового до желтого, почти золотого. Такие же оттенки получают и камыши, высокие стебли которых торчат из-под снега. Очаровательное зрелище!
К одиннадцати часам утра (впервые за эту зиму!) резкое повышение температуры приводит к тому, что столбик на моем термометре поднимается выше нуля. Ощущение очень странное, кажется даже, что мы вдруг переместились в другой мир.
Стянув с себя одежду и оставшись в одной рубашке, я часто делаю остановки, чтобы позволить собакам поесть снега и тем самым утолить жажду.
У меня сохранились отчетливые воспоминания о схожих днях, которые в моем сознании ознаменовали собой конец того, что сибиряки называют «большой зимой». Когда мне было двадцать лет от роду и мы пересекали на собачьей упряжке полуостров Лабрадор, один из моих спутников полностью разделся, чтобы подставить солнцу тело, слишком долго лишенное солнечного света. Я помню, как он лег на толстую подстилку из лишайника, из которого вытряхнул снег, и два щенка, родившихся в ходе этого путешествия, улеглись, свернувшись клубочком, рядом с ним.
В Юконе я как-то раз в такой же день остановился на берегу реки, с которой уже сошел лед. Я в изнеможении заснул на солнышке, а разбудили меня всплески воды — это две очаровательные выдры играли на реке.
Я очень хорошо помню первый весенний день после конца «большой зимы», когда я пересек всю Якутию, а затем центральную часть Сибири на санях, в которые были впряжены то ездовые собаки, то пони, то северные олени. Мы остановились в тот день на большой поляне, в центре которой была хижина, где время от времени останавливались эвенки. Я с голым торсом ремонтировал сани, а затем улегся на солнышке на пригорке возле слияния двух замерзших рек.
В моей голове мелькают воспоминания об этих днях — днях, когда заканчивалась «большая зима». Такие дни заставали меня на Аляске, в Лапландии, на Кольском полуострове, в Скалистых горах, на ледяных торосах, в глубине тайги, на бескрайних просторах тундры…
В такие дни я невольно расслаблялся, и тогда мне казалось, что я одержал победу, поэтапную победу над зимой, поскольку она (хоть и является моим союзником по части путешествий на собачьих упряжках) на самом деле суровая, долгая, порой жестокая; тогда как весна обещает стать источником удовольствий — возвращаются приятные запахи, яркие цвета и милое щебетание птиц. Эдакое счастливое предзнаменование возрождения жизни. Когда-то я любил осень больше весны, потому что она предвещает зиму. С возрастом я стал отдавать предпочтение весне: мне было очень приятно видеть, как природа возвращается к жизни, расцветает, отвоевывает утраченное, восстанавливает испорченное. Это настоящее чудо, своего рода великий праздник, с которым я себя ассоциирую от рассвета и до вечерних сумерек, находясь в глубине леса, на берегах прудов или же у себя дома, в Солони. Я ликую, восторгаюсь, восхищаюсь чудом, которое заставляет лягушек квакать, голубей ворковать, сов кричать, дроздов свистеть, воробьев чирикать, ворон каркать…
Сегодня, разомлев на солнце, даже Дарк — о чудо! — растянулся с закрытыми глазами и наслаждается ласковыми солнечными лучами, от которых по его черному меху распространяется приятная теплота. Нужно видеть, как собаки вытягиваются во всю длину и подставляют подушечки лап солнцу. Они даже выпускают когти, чтобы почувствовать, как тепло проникает между пальцев. Получаемое ими удовольствие — коллективное: оно как бы передается от одной собаки к другой, и даже я ощущаю, как им сейчас хорошо. Мне нравится наблюдать за тем, как они блаженствуют, и я делаю это в течение долгого времени, пока солнце не начинает свое медленное и неизбежное путешествие к линии горизонта, сопровождающееся возвращением сначала прохлады, а затем и холода.
