Примерно в это же время (я узнаю об этом позднее) Ален и Фабьен тоже проваливаются под лед. Но под ними — четыре метра воды и сильное течение, которое вполне может утащить их за собой. Благодаря быстроте действий Фабьена им удается выбраться, и они отделываются лишь сильным испугом — «ужасным испугом», как признался мне позже Ален, который очень не любит ездить по льду водоемов. Он ненавидит лед, испытывает к нему неприязнь, и лед отвечает ему тем же. Местные жители, узнав о случившемся, примчатся на помощь Пьеру и Арно, вооружившись лебедками и прочим оборудованием, которое необходимо для вытаскивания мотосаней из реки. Пройдет некоторое время, прежде чем нервное напряжение Алена и Фабьена спадет и наши первопроходцы согласятся снова отправиться в путь.
Опасных участков на реке становится все больше и больше. Я тороплюсь пересечь границу и снова оказаться в горах — а значит, на твердой земле, которая, в отличие от реки, не может меня поглотить…
* * *
За десяток километров от границы Алена и Фабьена перехватывают и задерживают местные военные. Их обоих бесцеремонно увозят на какой-то пост и допрашивают отдельно друг от друга в течение четырех часов. Выясняется, что они, сами того не ведая, проникли в район, в котором посторонним лицам находиться категорически запрещено. В результате долгих переговоров и телефонных звонков в посольство и в фирму французского погонщика собачьих упряжек Жоэля Рози, оказывающего нам содействие на территории Монголии, местные власти в конце концов вмешиваются и улаживают инцидент, который уже начал приобретать угрожающие масштабы.
Алена и Фабьена увозят на пограничный пост. Именно через этот пост, находящийся в двух десятках километров от Селенги, мне и моим спутникам разрешено покинуть Монголию со своими собаками и въехать на территорию России, а точнее вернуться туда.
Начальник пограничного поста уже разговаривал по телефону с высокопоставленными российскими чиновниками, стремящимися любой ценой избежать какого бы то ни было дипломатического инцидента, похожего на тот, что произошел со мной в Амурзете. Я знаю из надежных источников, что лично вмешался российский министр иностранных дел. Поэтому мы пересекаем границу без каких-либо затруднений, хотя выполнение формальностей и занимает много времени.
* * *
Селенга «торосизируется». Это слово мы придумали сами.
— Поначалу там имеется ледяная дорога, а затем река сильно торосизируется на протяжении двух десятков километров.
— Серьезные торосы?
— Да, довольно серьезные, но проехать можно. Мы проложили тропу по краям, так как на них лед, как правило, получше, но из-за изгибов реки приходилось частенько ее пересекать.
— Старайтесь прокладывать тропу по прямой линии и по кратчайшему пути.
Вот такие диалоги имеют место между мной и Фабьеном, когда мы разговариваем по телефону. Ален и Фабьен движутся впереди меня с опережением в одни сутки, и это позволяет покрыться ледяной корочкой тропе, которую они прокладывают на мотосанях (они едут на них вдвоем, прикрепив в виде прицепа обычные сани). Без такой тропы, поскольку никаких других не существует, мне было бы невозможно продвигаться вперед, особенно по торосам. Собаки не осилили бы и одного километра. Они ранят лапы о края ледяных глыб, тогда как мотосани разламывают эти края и измельчают ледяные обломки гусеницами.
Торосы могут быть очень разными по своей структуре в зависимости от нескольких факторов, каковыми являются: время, в которое они образовались, толщина кусков льда на настоящий момент, температура окружающей среды, сила течения, глубина воды и география реки, на которой они образовались. Вот эти торосы — весьма особенные, поскольку куски льда в них как бы вонзились один в другой и образовали настоящий ледяной хаос толщиной от пятидесяти сантиметров до метра. Эти куски льда, имеющие толщину от двух до десяти сантиметров, выступают острыми углами вверх, причем снега на этих углах нет, они немного подтаяли на солнце и зачастую могут порезать собаке лапу. Когда тропа пересекает такие ледяные поля, полозья моих саней оказываются как бы на рельсах, с которых практически невозможно свернуть, поэтому я вынужден двигаться по траектории, которую определяю не сам. Сани то и дело застревают, стонут от сильных ударов, которые они получают от торосов, как на боксерском ринге, и постоянно раскачиваются во все стороны, едва не переворачиваясь. Это утомляет, и я частенько начинаю злиться. Безусловно, ни Ален, ни Фабьен не могут «читать» реку так, как умею это делать я, однако я вынужден двигаться по тропе, которую проложили они (по крайней мере, через торосы), хотя зачастую появляются менее опасные, более легкие и более короткие варианты. Иногда на коротких участках я вижу другие тропы, которые проложили на лыжах, мотосанях, автомобиле или даже пешком местные жители, являющиеся по большей части рыбаками, лесорубами или охотниками. Собаки в таких случаях с облегчением переходят на галоп, однако наслаждаться очень быстрым бегом им приходится недолго, поскольку подобные тропы обычно всего лишь соединяют объекты, расположенные неподалеку друг от друга, например соседние лесоразработки. И мы вынуждены возвращаться на торосы.
Впрочем, я мужественно продвигаюсь вперед, утешая себя мыслью, что с каждым преодоленным километром приближаюсь к месту, где покину эту реку навсегда! Следующий, то есть последний, этап данного путешествия пройдет через горы, которые тянутся вплоть до озера Байкал и по нему. По льду этого озера мы — я и мой сын — проедем до острова Ольхон.
Когда уже начинают сгущаться сумерки, я замечаю остров, на котором видны кучи сухих ветвей и стволов деревьев, вырванных с корнями на берегах реки в результате осеннего наводнения. Это означает, что там я смогу без труда развести костер. Я отвязываю собак, и те сначала дурачатся, бегая вокруг меня, а затем начинают поспешно подготавливаться к ночлегу: готовят себе ложе на самых тоненьких из валяющихся на снегу веточек. Они разделяются на группы по две-три собаки, прижимаются друг к другу и становятся похожими на разбросанные вокруг меня большие меховые шары. Позднее, когда я ложусь на свой матрас из еловых ветвей, Бюрка, Камик и Казан подходят к моему спальному мешку. Подходят они очень медленно, настороженно наблюдая за тем, как я отреагирую.
— Идите сюда, собачки! Иди сюда, мой Камик! И ты, Казан… И ты, моя Бюрка…
Почувствовав уверенность, они, виляя хвостами, укладываются рядом и тихонечко тыкаются в меня мордами, напрашиваясь на ласки, а когда я начинаю их гладить, издают тихие звуки, которые означают: «Еще разок погладь! Еще разок…»
Сегодня вечером я — царь.
Ночь прекрасна. Уютно устроившись в спальном мешке на подстилке из ветвей и положив руку на одну из своих собак, я очень долго лежу с открытыми глазами, глядя на звезды.
Я засыпаю рядом со своими четвероногими спутниками через довольно продолжительное время после того, как гаснет костер, — засыпаю со счастливой, умиротворенной, безмятежной улыбкой.
31
9 марта, Сибирь, 19 °C ниже нуля
