— Дарк, помолчи! Прекрати дергаться!
Он успокаивается, но ненадолго.
— Дарк!
Будет ли это путешествие достаточно долгим и трудным для того, чтобы Дарк удивил меня тем, что — хотя бы разок! — лег на землю и вел себя спокойно во время остановки? Что-то я в этом сомневаюсь, но тем не менее меня это не столько раздражает, сколько забавляет. В такого рода путешествиях, как и во время гонок на собачьих упряжках, непоседа типа Дарка предпочтительнее симулянта вроде Камика, не пользующегося симпатией со стороны других собак…
Едва я делаю шаг, чтобы снова забраться на сани, как все мои собаки — в том числе и Камик — бросаются вперед в едином порыве и вырывают якорь из снега. Мы мчимся по вершине горного хребта, распугивая белых куропаток и глухарей, прилетевших сюда на рассвете, чтобы поживиться почками на ветках ольхи, торчащих из снега. Здесь, на Севере, растения как будто осознают, что слишком короткое местное лето не позволит им полностью пройти весь цикл листообразования, а потому на многих из них почки образуются еще осенью. Чтобы защититься от зимних морозов, эти почки вырабатывают специальное вещество, предохраняющее их от замерзания. Такие почки — ну просто манна небесная для птиц и млекопитающих, поскольку служат им пищей в течение долгих холодных и голодных месяцев.
Куропатки, которых мы спугнули, оставляют в воздухе свой запах, и это возбуждает собак. Мы движемся на большой скорости, преодолевая отдельные сложные участки на довольно крутых склонах и на краю впечатляющих обрывов.
— Потихоньку, собачки! Потихоньку!
Это один из тех приказов, которые молодые собаки воспринимают примерно так же, как балующиеся во время игры дети призыв успокоиться…
Мы преодолеваем пятнадцать километров по вершине горного хребта менее чем за час, и это не позволяет мне вдоволь насладиться лицезрением окружающих пейзажей, которые — в какую сторону ни глянь — представляют собой грандиозное зрелище. Затем мы начинаем спускаться вниз по склону. Тропа, проложенная мотосанями, не очень-то удобна для десяти собак, тянущих за собой сани. Наша упряжка достигает почти двадцати метров в длину, и на ней практически невозможно вписываться в крутые повороты между деревьями, не задевая последних. Несмотря на холод, я весь в поту, поскольку приходится прилагать немало физических усилий для удержания саней на тропе. Я использую весь свой вес и всю свою силу, наклоняя повозку сначала в одну сторону, а затем в другую таким образом, чтобы кончики обоих полозьев заставляли сани делать нужные мне повороты, тогда как потяг тянет их во внутреннюю часть этих поворотов.
Снежный тормоз помогает уменьшить скорость движения саней по снегу или остановить их
Сошлись две противодействующие силы — сила десяти собак, тянущих сани, и моя сила, с помощью которой я то успешно, то не очень пытаюсь направить сани по нужной траектории движения. Это занятие — ужасно утомительное. Правда, самое худшее заключается в том, что собак, похоже, это забавляет и они мчатся по извилистой тропе среди деревьев на максимально возможной скорости.
Чем дальше мы спускаемся, тем сложнее становится работа, которую мне приходится выполнять. Тропа суживается насколько, что в некоторых местах сани едва протискиваются по ней между деревьями, задевая по дороге множество ветвей, которые под тяжестью снега опустились почти до горизонтального положения, преграждая нам путь. Более того, тропа становится все более и более извилистой. Некоторые повороты настолько крутые, что я не могу избежать столкновения с деревьями. Несколько раз мы наталкиваемся на стволы, хоть я и прилагаю буквально нечеловеческие усилия для того, чтобы этого не произошло.
— Потихоньку, собачки! Потихоньку!
Но они не умеют бежать потихоньку.
И тут случается нечто по-настоящему ужасное: столкновение саней с обледеневшим выступом грунта приводит к такой встряске, что снежный якорь выскакивает из своего кожуха и вонзается в дерево. Я, не успев понять, что произошло, и потеряв равновесие, лечу по инерции вперед над санями и падаю на Дарка и Вольфа. Упряжь заставляет собак так резко остановиться, что шлейки буквально врезаются им в грудь, тогда как я в своем молниеносном падении больно ударяюсь животом о дугу саней, выполняющую роль руля.
Я с трудом поднимаюсь на ноги, со страхом думая, что, возможно, сломал ребро или даже два. Однако несколько толстых слоев одежды существенно смягчили удар, и я отделываюсь лишь тем, что меня начинает сильно тошнить, в результате чего я изрыгаю из себя ту не очень-то обильную пищу, которую съел на завтрак.
Зловонная жижа не остается без внимания окружающих меня четвероногих. Дарк и Вольф, которые хоть и не меньше меня ошарашены происшедшим инцидентом, быстренько съедают все до последней крупицы, вызывая негодование у других собак, которым ничего не достается.
Чтобы высвободить якорь, два заостренных зуба которого, словно ледоруб альпиниста, вонзились в дерево, мне необходимо добиться ослабления натяжения упряжи, но собаки, жаждущие снова тронуться в путь, упорно натягивают ее до упора. Те несколько сантиметров, которые я, громко покрикивая на собак, чтобы они успокоились, умудряюсь «отвоевать» одной рукой, они тут же «забирают» обратно, едва я на чуть-чуть ослаблю натяжение. Когда я слегка ослабляю веревку с целью высвобождения якоря, они воспринимают это как сигнал к началу движения и пытаются рвануться вперед. Мне в десятый раз приходится все начинать сначала, я нервничаю, ору на собак, пытаюсь заставить их успокоиться, но ничего не помогает… Должен признать очевидное: чтобы высвободить якорь в подобной ситуации, мне необходимо действовать по-другому. Наверное, многие из читателей этого не поймут… Неужели, подумают они, ездовые собаки до такой степени непослушные, что невозможно заставить их сдать назад и ослабить натяжение? Вообще-то, ездовых собак, способных на такое, очень мало (или же вообще нет!), а особенно среди ездовых аляскинских хаски, дрессировка которых с самого раннего возраста заключается в том, чтобы приучать их никогда не ослаблять натяжение своей постромки и потяга. Начиная с того момента, когда к шлейке присоединяется с помощью карабина постромка, подсоединенная другим концом к потягу, требование к ездовой собаке, чтобы она, как говорят альпинисты, слегка «ослабила» веревку, покажется аляскинскому хаски абсолютно противоестественным и таким же невообразимым, как, например, требование к утке лететь спиной вниз!
Почему же я тогда нервничаю?
Это абсолютно нелепо и абсолютно бессмысленно.
Я задумываюсь. Может, снять с собак упряжь? Нет, это займет слишком много времени.
Лучше всего в данной ситуации — это срубить дерево. Я устанавливаю фиксатор, чтобы удержать упряжку и сани в тот момент, когда якорь будет высвобожден, и рублю дерево топором. Наконец все становится на свои места. Однако дальнейший путь вызывает у меня опасения. Чтобы спускаться по такой тропе, мне нужна не упряжка из десяти сильно разволновавшихся собак, а маленькие сани с тремя собаками.
