Его поцелуи с каждым разом становились грубее и бесстыднее. Он уже не урывал; он требовал, смаковал и не отпускал, пока не попробовал на вкус каждый возбуждённый бугорок и не застонал от удовольствия, изливаясь в лишённое невинности девичье тело.
Небольшая комната, вся пропахшая травами и мазями, на некоторое время утонула в спёртом запахе потных тел, мужского семени и кислого вина, которым несло из откупоренной бутылки. Разлетевшись по углам, запах осел на каждой склянке и пучке трав, впитался в брошенную на пол одежду и пожелтевшие страницы аптекарских книг.
Свечи уже почти догорели, когда Рион оторвался от измождённого, но юного и уже только поэтому прекрасного девичьего тела, и откинулся на мокрые подушки. Тяжело дыша, он закрыл глаза: веки, как и лоб, и волосы, были влажными и липкими. Укрытая простыней Ирис лежала рядом и задумчиво накручивала прядь волос на палец.
– Не считайся вы моим будущим мужем, я бы велела вас казнить, – вымолвила девушка, даже не взглянув в сторону Риона.
– И это правильно, – усмехнулся тот, вставая с кровати.
Вернулся быстро и протянул Ирис серебряный кубок, полный того самого кислого вина. Обдав лекаря презрительным взглядом, Ирис вино взяла, но не успела пригубить, как гранатовая жидкость заволновалась, хлестнула через край кубка и растеклась бордовой кляксой по простыне и груди девушки.
– Даже не думайте.
Ирис резко вскинула руку и вытянула вперёд, останавливая Риона. Но это не помогло – убрать незамысловатое препятствие труда не составило, и молодой лекарь прильнул влажными губами к набухшим соскам, собирая языком сладкие капли.
– Вы утверждали, что не любите меня, – прошептала Ирис, когда похотливая страсть отступила, вино было допито, а простыня опять натянута чуть ли не до подбородка.
– Я и сейчас это повторю, – довольно промычал Рион, вытянувшись на кровати и закрыв глаза. – По воле вашей бабки мы должны стать мужем и женой, но лгать вам о своих чувствах я не намерен. Я буду исполнять супружеский долг, буду рядом с вами и в горе, и в радости, но не просите меня любить вас. Моё сердце слишком старо для таких сентиментальных мелочей.
– Ваше сердце?! – воскликнула Ирис. – Сколько вам лет? Двадцать пять? Тридцать? Вы говорите, что не намерены мне врать, а сами сочиняете небылицы о старости.
– Не вам упрекать меня во лжи, милая девочка, – еле слышно прошептал Рион, но Ирис, увлечённая своими эмоциями, этих слов не расслышала.
– Не свяжи я себя обещанием выйти за вас замуж и не будь бабка так к вам благосклонна, вас уже давно бы волокла в темницу дворцовая стража. Вниз по лестнице, к голодным крысам и холодным прутьям.
– Что ж вы крыс не кормите? – ухмыльнулся Рион. – О самых низших слоях, прозябающих в подвалах и подворотнях, тоже надо заботится. Иначе дело может обернуться мятежом.
– Я нарочно прикажу с этого дня следить, чтобы крысы и корки заплесневевшей не получали! Чтобы, когда бабка умрёт, а вы мне опостылеете, они разодрали вас на части и сожрали живьём.
Рион приподнялся на локте и с любопытством посмотрел на Ирис.
– Вы злитесь на меня. Но ведь признайте, вам это нравится. Нравятся те правила, которые я установил. Нравится, что со мной можно не стесняться в выражениях и открыто заявлять, что я негодяй и вам противен. Мы сразу объявили друг другу, что кроме формальной физической близости между нами ничего больше быть не может. И вы получаете от этого удовольствие. Вы уже сейчас знаете, что будете искать утех среди угодных сердцу любовников, а я и слова против не скажу. Не буду взывать к венчальной клятве и не буду нудеть у вас над ухом, как это делал бы любой другой верный муж со взглядом преданной собаки. Ведь я прав?
Рион замолчал и выжидающе посмотрел на Ирис. В ответ та взвинтилась.
– Вы думаете, что знаете всех и всё, но это не так, и я докажу вам обратное. Я скорее лягу в постель к самой смерти или прокаженному горбуну, но вы поймёте, что ни капли не смыслите в женщинах. Идите, ковыряйтесь в ваших вонючих настойках, препарируйте жаб и разделывайте червей – вот там вы гений. Вы не король, коим себя возомнили! Вы просто удачно подобрали ключ к моей бабке – одинокой и старой женщине. Думаете, вы непревзойденный любовник и обольститель? Ха! Книжный червь! Вот вы кто! Аптекарский книжный червь, пропахший змеиным ядом и гнилым болотом.
Ирис вскочила с кровати и схватила валявшееся на полу муслиновое платье. Её щеки алели ярче свёклы, а глаза блестели янтарём, словно извергся вулкан и лава ринулась сметать всё на своём пути и превращать в пепел. Развалившийся на постели Рион любовался этой красотой в гневе, потом поднял с пола шёлковую ленту и небрежно швырнул её в сторону Ирис.
– Вы забыли мишуру, проницательная вы моя. В следующий раз я лично приведу к вам вонючего горбуна и буду наслаждаться зрелищем и смотреть, как вы будете скакать на нём, а он орать и плеваться желчью.
– Увидите, что я не сдамся, болван пиявочный!
Пальцы сбивались, разбираясь с завязками, а когда получилось, то Ирис оправила спутанные волосы и решительно направилась к выходу. Направилась и остановилась. Замерла на месте, развернувшись лицом к окну, в котором ничего, кроме тёмной ночи и полной луны, не было.
– Вы это видели? – испуганно прошептала она и сделала несколько шагов назад.
Рион рывком поднялся, обмотал вокруг бёдер полотенце и спешно шагнул к девушке. Положил руки ей на плечи и всмотрелся туда, куда указывала Ирис.
– Ничего не вижу, – пробормотал он, продолжая вглядываться в черноту ночи.
– Луна на миг раздвоилась, но теперь всё, как прежде.
Ирис поймала на себе недоуменный взгляд лекаря и вспылила:
– Не надо считать меня сумасшедшей. И вы, и бабка и так считаете меня наивной дурочкой. Вы теперь ещё и шлюхой. Но из ума я ещё не выжила.
– Значит, луна раздвоилась, – тихим вкрадчивым голосом повторил Рион, одну руку опуская на девичью талию, а другой блуждая по плотной ткани платья, стараясь нащупать через неё упругий сосок.
– Вам всё мало, – пролепетала Ирис, а сама почувствовала, как грудь набухла на вдохе.
Ей хотелось ещё. Её любовник был молод, красив и опытен. Его страсть была неподдельной, жар – неиссякаемым, и от неё самой он ничего не требовал: только во второй раз за ночь уступить его напору, не сопротивляться, когда платье вновь поползло на пол, и раздвинуть ноги, когда он пожелал в неё войти. Впрочем, она и сама уже была не против, закрыла глаза, впилась пальцами в мокрую простыню и громко стонала, ничуть не смущаясь быть услышанной стражниками или слугами. А слышно было не только им.
Морвенна поджала тонкие губы. Лишённые цвета, сухие, они смотрелись простой полоской на лице, нежели лепестками розы, как у её внучки. И не сказать, чтобы Ирис была красива. Нет. Но у неё имелся единственный козырь, с которым Морвенна была не в силах поспорить. Молодость. А где молодость, там и страсть, там и сила, и желание побеждать, и быть на вершине славы.
