Может быть такое, что у неё жар и галлюцинация?
Ответ: нет.
Слишком сильным было отрицание.
– Не меня ждала, да, матушка? – Никита поставил пакет на пол и начал снимать с себя куртку, чем окончательно привел Олесю в чувство.
– Убирайся… вон! – от слабости её голос звучал сипло, не получалось вложить в интонацию гнев, что скрутил Лесю пополам.
– Тон поубавь, – напускное радушие Никиты слетело в одно мгновение, обнажив маску пробуждающегося зверя.
– Как ты вошёл? Откуда у тебя ключи?
– Оттуда.
– Верни!
– Я сказал: тон поубавь. Иди, поставь чайник, есть хочу. Хотя бы бутеры сделаю. Пока – сам себе.
Олеся оказалась слишком слабой физически, чтобы перегородить ему дорогу. Она попыталась. Честно. Он её попросту подвинул.
И прошел на кухню, точно хозяин. Олеся схватилась за горло.
Господи… Помоги…
Как его выгнать? Вызвать полицию? Те только посмеются. Нет оснований. Они родственники, пусть и не прямые, пусть и бывшие. Но не чужие друг другу.
Олесю затошнило. Она даже рот рукой зажала. Может, если её стошнит на Белова-младшего, он от неё отстанет?
Она на ватных ногах прошла на кухню и встала в дверном проеме. Плечом уперлась в косяк и с наигранным любопытством принялась наблюдать, как в её, черт возьми, квартире хозяйничает Никита.
Он поставил пакет на стол и принялся выкладывать продукты. Его движения были спокойными. В её сторону он не смотрел. На столе появились сыр, ветчина, буженина, конфеты, бутылка вина, фрукты.
Особенно насторожила бутылка вина. Неужели самомнение Никиты зашкалило настолько высоко, что он решил, что она с ним будет пить?
Ничего удивительного. Отец, пусть и был с ним строг, но самолюбие парня тешил.
– Так. Где у тебя чайник? Что молчишь? Так и будешь стоять в дверях?
– Отдай ключи. Они не должны быть у тебя.
– А ты возьми.
Они оба знали, что она не справится с ним. Подходить же к нему – опасно.
– Уходи.
– Ты негостеприимна. Не в курсе, что месяц уже заканчивается?
– А ты дни считаешь?
– Меня просили тебя не трогать месяц. Я не трогаю.
– Никита.
Она сознательно позвала его, обратилась и сделала паузу.
Мужчина прошел к кухонному гарнитуру и нажал на чайник, что стоял на столешнице.
– Что?
– Зачем я тебе сдалась? – Олеся задала вопрос тихо, едва слышно.
Вопрос, что терзал её не первый месяц. Не давал спать. Вызывал страх и в то же время дикое желание бороться, не сдаваться.
Не прогибаться.
Она и не прогнется.
О, нет, только не сейчас.
Когда у неё есть Марк.
Который может приехать к ней в любую минуту.
И застать на кухне Никиту.
Олеся говорила себе, что Марк разумный мужчина. Что не будет рубить с плеча. Ему такое несвойственно. Были же намёки, разговоры, что у неё не всё так просто в ближайшем прошлом. Если он увидит Никиту, ей придется рассказать.
Вопрос в другом: какие слова подобрать? Вдруг Марк сочтет, что она недостойна того, чтобы с кем-то соперничать из-за неё? К тому же он задавал прямой вопрос про возможного соперника.
Но она-то не считает Никиту конкурентом Марка! Она ненавидит его всей душой. Она даже мысли не может допустить, чтобы он когда-то прикоснулся к ней. Был рядом.
Тошнота усиливалась.
– Ответь, Никита.
Мужчина повернулся к ней, вжав руки в края столешницы. Его лицо исказила гримаса вырывающейся наружу ярости.
– Хочешь услышать?
– Да. Очень.
– Ты бледна.
– Говори.
Она продолжала настаивать. Или сейчас, или никогда. Никита сегодня был другим. Более растрепанным, как она отметила по приходу. Нельзя не воспользоваться слабиной, хотя его слабость могла быть только видимой.
– Что говорить-то, матушка? – его тонкие губы искривились, в глазах появился опасный блеск. – Я поехал кукушкой по тебе в то же время, что и батя. Когда он привел тебя к нам в дом. Увидел и всё, п*ц подкрался незаметно. До сих пор помню то чертово белое платье, в которое ты была одета. И синяки. На плечах, шее. Стертые колени твои тоже помнил. Я смотрел на тебя и видел, как мой предок ставит тебя на колени и дерет сзади, врезаясь по самые яйца. Или трахает сверху, сжимая тонкое горло. Фиксирует, чтобы ты никуда не делась. Побледнела… Мне не продолжать?
– Продолжай.
Она справится…
Она выслушает.
– Я знал своего отца. Если я только посмотрю в твою сторону с вожделением, санкции будут жесткими. Потому что то, что его – его. Я видел, как он на тебе помешался. Всех своих баб забросил. А по бабам он любил ходить. Мы даже пару раз вдвоем драли. Ладно, хрен с ним. Пусть покоится с миром. Долго я на тебя облизывался, Лесь. Семь лет. Семь долгих лет дрочил в соседней комнате, пока тебя драл мой батя.
Про соседнюю комнату он врал. Никита с ними почти не жил. Олеся не стала поправлять его.
То, что он говорил, поражало в равной степени, как и ужасало.
Почему она раньше ничего не видела?
– Я представлял, что однажды придет день, и я займу его место. Точно так же поставлю тебя на колени, намотаю волосы на кулак и вгоню член по самые яйца в твоё мокрое лоно. Я сходил по тебе с ума, матушка. И сейчас схожу. Девять месяцев кружу вокруг тебя. Я тебе рассказываю, чтобы до твоей красивой головки, наконец, дошло: я тебя в покое не оставлю. Будешь сопротивляться, отталкивать – кафе отберу. Потом приду за квартирой. Я лишу тебя всего, что дорого. Кредиты на тебя повешу. Подставные аварии. Лесечка, крошка, я многое, что могу. Я буду целенаправленно убирать всё, что тебе дорого, пока не услышу твоё «да».
Олеся прикрыла глаза, протяжно выдохнула воздух из груди и открыла глаза.
– Ты такой же псих, как и твой отец, Никита. Ты думаешь, что, причиняя мне вред и пакостничая, сможешь получить моё расположение?
– Чхать я хотел на твоё расположение! Ты будешь со мной, как была с моим отцом.
– Я ненавидела его.
– Ты жила с ним! – Белов-младший повысил голос.
– Потому что, как ты правильно заметил, он меня загнал в угол. Но он – не ты. У тебя ничего не получится.
– Хочешь проверить?
Она не успела ничего ответить. Снова послышался звук открывающейся двери.
Его услышала не только Олеся. Никита тоже. Мужчина сразу же напрягся, ощерившись.
