Только все понимали, что не скоро случится последний сезон у Папаши Ло. Так за чуткость к молодняку в порту прозвали шкипера. Да и настанет ли он, этот последний сезон? Ведь чаще моряки заканчивали век не в уютной постели, а где-то там, в глухой морской ночи, когда не видно и не слышно ничего и никого, когда помощник не успеет вот так, как сейчас, крикнуть: «На пятке!». И сейнер, набравший ход, переломится, как сухая ветка, а те, кто будет барахтаться после в море, не успев надеть мореступы и спасительные ватники, станут завидовать другим, которые ушли на дно вместе с кораблем.
Молодым да вертким иногда удавалось вынырнуть и с двадцатиметровой глубины. Ходила легенда о матросе, спасшемся с корабля, который ушел на верную сотню метров. Легенды тем и примечательны, что слыхать их все слыхали, да случившегося никто не видал. Это как байки о путешествиях в Великую Бездну.
На этот раз испытывать судьбу и корабль на прочность не пришлось. Помощник, теряя голос, выкрикнул спасительное предупреждение, а Папаша Ло, вывихнув кисть, успел налечь на штурвал и увести «Пеликан» от опасности.
Дрожа от натуги, нацелив бушприт в темные небеса, словно вставший на дыбы единорог, сейнер останавливался, разворачиваясь бортом, продолжая двигаться по инерции боком. А потом раздался отчетливый удар, правый полоз воткнулся во что-то твердое, и сейнер замер.
– Убрать паруса! – настала пора не жалеть связок и Папаше Ло. – Вейвул? Ты как, старина?
По палубе прокатился дробный топот парусной команды и ловцов.
– Я в порядке, но вот «Пеликан»… – донесся изменившийся, ослабленный долгим трудом голос помощника.
– Что с ним?
– Во что-то мы упёрлись. Как будто скала, которой здесь быть не должно.
Помощник покинул штурманскую люльку и брел по палубе, цепляясь за леера. От двухчасовой игры с волнами его шатало. Остановка корабля во время вьюги всегда означала крупные неприятности, именно потому и пришлось Папаше Ло со своим помощником рисковать, устраивая гонки с судьбой, рискуя нарваться на неприятности. Но, кажется, миновать их полностью не удалось. Единственное, что хоть как-то успокаивало – «Пеликан», столкнувшийся с препятствием, не развалился на куски, а всего лишь за что-то зацепился и замер в неподвижности, будто став на якорь.
Моряки, усталые и встревоженные, воспользовались внезапной передышкой. Привалившись кто к чему, они ловили воздух открытыми ртами, опустив шарфы-матроски с раскрасневшихся щек на шеи. Хотя им было интересно, что же произошло и во что это выльется, доверие к Папаше Ло пересилило, и они просто дожидались, когда шкипер с помощником во всём разберутся.
– Вейвул, дружище, вот, держи, как раз для такого случая. Хлебни, и пойдем поглядим, что там у нас за приключение, – Папаша Ло достал из широкой муфты, болтающейся на объемистом его животе, фляжку с еловым ликером, сделал сам пару глотков и протянул её помощнику.
– Спасибо. Будь здоров! Пойло что надо. Но приклеились мы тоже будь здоров! – возвращая флягу шкиперу, а голос себе, ожил помощник. – Успел заметить в последний момент. Скала не скала, что-то черное… И очень большое. Если бы прямо в неё, то всё, привет снежным девам. Уже слушали бы их прощальные песенки.
– Не вовремя ты снежных дев вспомнил. До берега три дня пути. Не далеко, но и не близко. В такую вьюгу ни за что не выбраться. Опасно сейчас в море, разве что снять полозья и попытаться на них… Эх, да что я и сам причитаю раньше времени! Старею, никак.
– Старость? Ну, нет. Не могу представить, не вижу тебя без штурвала и капитанской муфты, просиживающим задницу у камина.
– Вот прямо сейчас я бы предпочел просиживать задницу, а не торчать среди вьюги. На остановившемся корабле… И темень такая, ничего не видать. Ты давай, заканчивай фантазировать, пора идти, – подождав, пока помощник заново разожжёт фонарь и протрет запотевшие линзы, сердито сказал шкипер.
Матросы и рыбаки, поняв, что сейчас толку от их ожидания ровно ноль, упрятались под палубу. Команда сейнера – всего десять человек: шесть матросов и четыре ловца. Да ещё капитан с помощником. Одна семья, одна судьба. Вышагивая по палубе, шкипер знал, что там, внизу, десять настороженных пар ушей вслушиваются: каковы они, шаги капитана? Уверенные, твердые, может быть, даже с пристуком досады из-за вынужденной задержки. Или тягучие, обреченные, как у человека, идущего сообщить недобрую весть. В любом случае, что бы ни случилось, он решил держаться бодро. Что толку от жалости к самому себе? Уныние – тяжкий грех и в море и на суше. Забывать о том нельзя никому. И он отбил чечетку, которая звучала всякий раз, когда улов был хорош, или же когда показался берег, или просто, от других каких-нибудь приятных причин. Пусть думают, что всё в порядке. На мгновение шкиперу показалось, что он слышит облегченный выдох из десяти глоток, и слышит, как десять сердец забились ровно.
Шаг. Другой. Третий. Снег валит стеной, ещё немного, придется чистить палубу. Но пока, вцепившись в шторм-леер, шкипер шел вслед за помощником, держащим фонарь, и молил всех богов, какие только есть на свете, чтобы там оказался какой-нибудь пустяк, какая-то неотмеченная на карте небольшая скала, обросшая снежным мхом, словно барашек шерстью.
Толку от фонаря было мало. Пятно света держалось не далее вытянутой руки, а после сливалось с нитями пляшущего снега, выхватывая крупные хлопья и заставляя их на мгновенье превратиться в блестящие самоцветы. Потом, сразу за пятном, начиналась фиолетовая темнота. А море постепенно подкрадывалось снизу, уже дотянувшись до половины борта.
– Отсюда ничего не понять. Придется лезть на полозья! – сказал шкипер.
– Так будет лучше, – согласился помощник.
И они вернулись обратно, а после поползли по широкой несущей дуге, цепляясь за спасительные поручни, к правому полозу, тому самому, который намертво сцепился с преградой.
Ширина дуги – четыре руки, чуть более двух метров. Вроде бы хватало, чтобы по ней пробираться, но только не в шторм. Меховые перчатки покрылись снежной коростой, и ухватиться за скобы становилось всё тяжелее и тяжелее, скобы нет-нет, да и выскальзывали из рук. А всего в двух-трех руках под ними шипело и искрилось подернутое поземкой море. Сколько там, внизу? Сто? Двести? Пять тысяч? Или даже десять тысяч метров снега, который в глубине становился тверже и тяжелее стали?
Рыбаки не раз кидали ловчие драги на тысячу метров и доставали причудливых рыбин, которые, едва попав на поверхность, тут же лопались изнутри, будто петарды, начиненные порохом. Там, где жилось привольно и хорошо, их со всех сторон сдавливал совсем другой снег, больше похожий на мел или даже гипс, а то и вовсе каменную крошку. А ещё те чудные рыбы не имели глаз. Значит, там, внизу, совершенно темно, раз глаза им совсем не нужны. Но вот зубы у глубинной добычи всегда оказывались ого-го! А на чешуйчатых боках – следы от ещё более крупных чьих-то зубов. И впалые желудки. Не такая уж, видать, привольная жизнь у них. Чего же жаловаться тем, кто живет на суше и движется на двух ногах? И шкипер не жаловался, а стиснув зубы, лез вперед, оттолкнув помощника, пытавшегося поддерживать своего капитана под руку.
