«Кстати, а я ведь не обратил внимания на чистоту ее обуви!» – приходит в голову запоздалая мысль.
* * *
Так странно и непривычно – быть выше цеппелинов. С этой точки зрения они похожи на огромных китов, которые мирно дремлют в тумане. Интересно, а кто и когда в последний раз видел последнего кита? Странно, как меняется наша точка зрения на что-то в зависимости от того, с какой точки мы на это «что-то» смотрим.
Когда-то их хотели сделать антеннами. Потом огромными серверами. Затем цифровыми накопителями. Ведь надо же было их для чего-то использовать! Но потом забыли, плюнули, поленились… Огромные киты, зачем-то забредшие в наш мир.
Она молчит. Она молчит всегда, правда, и виделись-то мы всего раз. Тот самый раз, когда мне в голову и пришла эта безумная, совершенно невозможная идея. Тот самый раз, когда я зачем-то забрался на старый маяк. Как я забрался туда, и самое главное, – зачем? – так и останется покрытым пьяным мраком. Но картина, которая представилась тогда моим глазам, запечатлелась во мне навечно.
И вот я снова смотрю на это.
Солнце, совершенно позабытое там, в тумане, дыме и чаде, цифре, кодах и гигабайтах, серверах, кабелях и виртуальности, настоящее солнце золотит дорожку в воде океана, который окружает город-остров. Дорога из Желтого Кирпича. Только она ведет не «туда», а «оттуда». Побег из этого Изумрудного, – каменного, каменного, каменного, кремниевого, – Города.
– Почему упал Икар? – спрашиваю я.
«Он просто не умел летать», – пишет она в старом блокноте. Настоящая бумага, настоящая кожа, в Городе за него можно было бы выручить месяц безбедной жизни.
– А почему тогда Дедал…
Она останавливает меня жестом.
«А он просто не знал, что не умеет летать», – быстро пишет она.
Я смеюсь. Она безмолвно улыбается. Так растерянно улыбаются люди, когда их серьезные и идущие от всего сердца слова принимают за шутку.
– А ты бы хотела попробовать… улететь отсюда? – спрашиваю я зачем-то.
«Я знаю, что я не умею летать».
– Я тоже не умею, – качаю головой я.
«Ты сомневаешься в своем неумении…» – она пишет это, внимательно глядя мне в глаза.
Я усмехаюсь.
– Сомнение – это уже половина знания, – весомо говорю я ей где-то услышанную фразу.
«А я знаю, что ты умеешь», – она продолжает глядеть мне в глаза.
И почему-то я вдруг понимаю, кто тогда бежал за мной в темноте подземных уровней.
И почему он молчал.
Я стою на площадке маяка и гляжу на дорогу из золотых плиток.
И снова предательская мысль бьется в висках.
– Почему упал Икар?
Солнце?
– Почему?
Техническая неполадка?
– Почему?
Злой умысел Дедала?
– Почему?
Испуг?
– Почему?
Всего лишь неумение?
– Почему?
– Почему?
– Почему?
Ответа не будет, я знаю. И не знаю, дал бы его сам Икар, доведись ему потом ответить.
Я достаю из-под куртки пакет и осторожно его разворачиваю.
Потом снимаю куртку.
Потом рубашку.
Липкий холодный туман, ползущий снизу, из города, обволакивает тело, словно меня касается огромная отвратительная медуза… кстати, как давно с побережья исчезли медузы? я не видел их с детства…
Да что вообще я видел? Видел? Своими глазами? Настоящими глазами, а не внутренним зрением в угаре цифрового прихода или глазными нервами, раздражаемыми виртуальной картинкой? Когда в последний раз я что-то видел?
Новый мир, новая реальность, новые люди… Так говорили нам, так хотели, чтобы мы думали. А на самом деле – люди те же. Потому что те же мифы, те же сказки, те же истории.
И ничто не изменится вовек.
Содержимое пакета переливается на солнце и чуть набухает, когда на него попадают капельки тумана.
Сложнейшая и тончайшая структура – как человеческий разум мог придумать такое? Как смогли создать такое человеческие руки? Руки, не ведомые глазами, разум, не вдохновленный эгоизмом?
Я бережно расправляю на ладонях переплетение нитей, микросхем и пленок, а потом единым движением накидываю на плечи.
Если бы крылья у меня были до этого, то я бы подумал, что их сейчас отрывают. Наверное, так они и должны вырастать – с болью и агонией, чтобы не было слабости их потерять. Нановолокна проникают в поры моей кожи, срастаются с нервными окончаниями, и мне не надо оглядываться, чтобы знать, что сейчас происходит с моей спиной.
И когда боль утихает, а я начинаю ощущать касание воздушных потоков, словно до тебя дотрагиваются чьи-то нежные пальцы, тогда я снова задаю тот самый вопрос.
– Почему упал Икар?
И вдруг понимаю – он не упал. Просто его история закончилась.
Я делаю шаг к бездне. И к будущему. И замираю на полпути.
– Но почему его история закончилась? – спрашиваю я вслух.
Моего плеча осторожно касаются, словно спрашивая, что я имею в виду.
– Но почему его история закончилась? – повторяю я, уже зная ответ.
Резко повернувшись, прижимаю к себе ту, что стоит рядом со мной, и, расправив крылья, шагаю вниз.
И я точно знаю – теперь-то я точно знаю.
Я не упаду.
Моя история не закончится.
Потому что мой полет другой.
Мой полет – не только для меня.
Полет не должен быть лишь для одного.
А двое никогда не упадут.
И это будет еще один миф. Еще одна сказка. Еще одна история.
На века.
8
…разрывая замкнутый круг…
…я обнаружил еще, что многие ученые: богачи, аббаты, епископы, каноники, знатоки натуральной философии – будто вовсе были они неграмотными, потерпели крах, затратив бездну бесплодных усилий и вконец разорившись. И все только потому, что, увлеченные своим искусством, они оказались неспособными вовремя остановиться или свернуть с начатого пути.
Альберт Великий, «Малый Алхимический свод»
♂ Альберт и Ева
Закат ронял за горизонт красную слюну. К вечеру дорога совершенно распухла от жары, поплыла, облиняла. Похоже, давно тут никто не брался всерьез выправить полотно. И оно походило на измятое лоскутное одеяло, небрежно брошенное посреди равнины. Заплатка на заплатке. Края дороги кое-где сужались, а кое-где расходились вширь. Да так, чтобы каждому сразу стало понятно: когда-то дорога была важной трассой, по которой катили нескончаемые авто с грузами и пассажирами, с почтой, фруктами, мебелью, с пиленой сосной, стеклом, железом и прочим, что только может поглощать город. Но это было слишком давно. Теперь она стала пустой и загадочной, как взгляд Сфинкса. Дорога будто задавала такой же вопрос, – зачем я здесь? Кто мои создатели? Увы, у тех, кто ехал в единственном на всю дорогу автомобиле, ответа не было. Они и сами хотели бы знать, куда ведет эта заброшенная магистраль. Но за целые сутки на глаза не попалось ни одного дорожного указателя. Хотя много ли разглядишь стариковским взглядом, особенно если приходится постоянно высматривать, не окажется ли под колесами рытвины или горбатой кочки? Ведь каждый раз, как только это происходило, пассажирка весьма почтенного возраста, сидящая рядом со стариком-водителем, восклицала с изрядной долей укоризны:
