— А если бы у тебя появилась собственная комната, что тогда? — спросила она.
Нелл задумалась. Потом усмехнулась.
— Вся кровать была бы только моя, — сказала она. — Я приходила бы домой с работы и просто валялась бы на ней. Вытянула бы руки и ноги, раскинула их так широко, как хочется. А потом позвонила бы в колокольчик, вызвала эту вашу служанку и приказала: «Ну-ка принеси мне два ломтя тминного кекса в постель, да поживее!»
Мэй никогда в жизни не вызывала миссис Барбер к себе звонком и не требовала тминный кекс в постель. Даже мама ничего ей не приказывала.
«Миссис Барбер, душенька, — говорила она. — Не будете ли вы так добры убрать в столовой сегодня, а не завтра? Просто мисс Хейзелвуд говорила, что зайдет, а там все перепачкано клеем от плакатов, которые мы делали с Мэй, и я помогла бы вам, но мне еще разносить брошюры и листовки, а Мэй и так уже опаздывает на репетицию. Так вы справитесь, милая? Мне ужасно жаль так обременять вас».
Миссис Барбер, по сути дела, вырастила Мэй, поэтому скорее она отдавала распоряжения Мэй, а не наоборот. Но объяснять все это Нелл она не стала, а придвинулась поближе, заглядывая ей в глаза.
— И больше ты ничего не делала бы? — прошептала она.
Нелл закаменела. Ее лицо было так близко, что Мэй чувствовала, как дыхание из приоткрытых губ овевает ее щеку. Видела след старого шрама под глазом, полоску грязной кожи за ухом, оставшуюся после того, как Нелл умылась, вернувшись с завода. Мэй разглядела тонкие линии и мелкие впадинки на ее коже, веснушки на носу. Нелл дышала часто и неглубоко. У нее порозовели щеки. Но она не отодвигалась и молчала. Просто сидела, слегка приоткрыв рот и не сводя темных глаз с голубых глаз Мэй, глядела на нее в стремительно нарастающей надежде и ждала.
Мэй подалась вперед и губами коснулась губ Нелл. Та втянула воздух резко, словно ужаленная. Ее била дрожь. Мэй коснулась ее темных волос, отвела их от щеки. Губы Нелл приоткрылись, и тогда они поцеловались по-настоящему, и Мэй показалось, будто электричество проходит через ее тело и она вся потрескивает от него, заряжается до самых кончиков пальцев.
Они отстранились, но по-прежнему не могли отвести друг от друга глаз. Нелл выпалила:
— Где ты этому научилась?
Ее голос звучал сердито, как будто она подозревала, что Мэй каждую субботу устраивает для знакомых девчонок чаепития с поцелуями, а ее не приглашает.
— В кладовке, с Маргарет Говард, — объяснила Мэй. Очарование минуты рассеялось, и она не могла определить, что чувствует — облегчение или раскаяние. — В нашей школе девчонки вечно тискаются друг с другом. Мама говорит, это все от нашей сексуальной неудовлетворенности. А у вас в школе разве этого не было?
— Не было, — кивнула Нелл. Она выглядела слегка растерянной. — С нами же учились мальчишки.
Мэй улыбнулась своей открытой, широкой улыбкой. Она переполнилась счастьем, которое, казалось, вот-вот перельется через край. Ей хотелось снова поцеловать Нелл. Хотелось знать о ней все — о ее семье, доме, работе, впитать все эти знания до последней крупицы и присвоить. Хотелось трогать Нелл и выяснять, что надето у нее под неряшливой синей курткой — явно не корсет и не лифчик, но что? Рубашка? Майка?
— Квакеры говорят, любая жизнь священна, — вместо этого произнесла она, дотянулась до губ Нелл и коснулась их. Нелл вздрогнула. — Даже эта, — очень нежно добавила Мэй. — Даже такая.
Можно, мама?
После ухода Нелл Мэй сошла вниз. Ее мать сидела у камина и читала «Дейли геральд». Услышав шаги дочери, она подняла голову.
— Мне нравится твоя подруга, — сообщила она.
— Мне тоже, — отозвалась Мэй, подошла и прислонилась к креслу матери. Мать обняла ее одной рукой.
— Моя малышка взрослеет, — сказала она, из чего Мэй сделала вывод, что мать прекрасно представляет себе, что случилось наверху, и даже не думает осуждать ее. — Только будь осторожна, ладно?
— Я всегда осторожна, — ответила давней шуткой Мэй: среди многочисленных свойств ее характера осторожность не значилась.
Мать рассмеялась.
— Не обижай ее, — сказала она, и это прозвучало неожиданно: разве маме не следовало беспокоиться, как бы не обидели саму Мэй? — Не похожа она на по-житейски опытную особу, — продолжала мама, чем еще сильнее удивила Мэй, ведь Нелл, как-никак, бросила школу, нашла работу, участвовала в маршах вместе с суфражистками, с тростью в руках нападала на полицейских. Мэй казалось, что житейской мудрости и опыта у Нелл гораздо больше, чем у нее самой. — С таким ребенком, как она…
— Нелл не ребенок, — возразила Мэй. — Ей пятнадцать.
Мать улыбнулась и поцеловала ее.
— Приятно видеть тебя такой счастливой, — сказала она. — Просто… знаешь, твоя власть над ней очень велика. Думай о том, как пользуешься ею. На девочку, которая видела от жизни много хорошего, она не похожа, вот и все.
Принадлежность
Тедди больше не упоминал о предстоящих событиях у Букингемского дворца. Может, надеялся, что мало-помалу о них забудут, и за последние две недели Ивлин не раз ловила себя на мысли, что он, пожалуй, прав. Тогда она решительно говорила себе, что это трусость. Другие женщины идут в тюрьму за убеждения. Морят себя голодом. А если им под силу такое, то Ивлин и подавно сможет пройтись маршем по улице.
Раз Тедди так беспокоится, мог бы просто взять и пойти с ней.
Когда она заявила ему об этом, он нехотя согласился.
— Но, по-моему, свою долю съедобных метательных снарядов за правое дело мы уже получили, — высказался он, встретившись с ней на автобусной остановке. — Еще не струсила? Потому что если да, то мы всегда можем передумать и пойти на пикник. Или в кинематограф. Или к одному моему знакомому, который как раз дает званый обед…
— Я не струсила, — решительно заявила Ивлин.
— Жаль. Послушай, дружочек, до вашей чертовой петиции королю нет никакого дела. Почему бы нам не сходить лучше в зоологический сад? Мы могли бы прокатиться на слоне. Я не катался на слоне с шестилетнего возраста.
— А я думала, ты феминист, — сказала Ивлин.
— Так и есть, — подтвердил Тедди. — Я тот самый феминист, которому не хочется, чтобы мою любимую дубасил полицейский. Мы — небольшое, но заметное меньшинство.
— Балда.
Целью акции было помочь просительницам с письмом прорваться к королю. Министры и члены парламента проявляли такое безразличие к прошениям суфражисток, что те решили двинуться в обход и обратиться непосредственно к монарху. Предстояло пройти маршем от Гросвенор-сквер до арки Веллингтона на Конститьюшн-хилл, пробиться через полицейское оцепление и передать проезжающему мимо королю петицию из рук в руки. Вести о намерениях суфражисток разнеслись по всей Британии, ожидался приезд представительниц всевозможных суфражистских обществ.
