Он нырнул в закусочную и купил булочку с сосиской. Это была обычная забегаловка, но в ней стояли два засаленных стола, и девушка за прилавком — хорошенькая брюнетка с приятной улыбкой — предложила ему сесть и поесть по-человечески вместо того, чтобы делать это на ходу. Он резко отказался и ушел, стремясь как можно скорее очутиться на конюшне, где не будет никого, кроме него. Только Бакстер и старый черный кот, которому нравилось сворачиваться в клубок рядом со спящим Джо.
Луны на небе не было, лишь звезды, и он долго возился, вставляя ключ в замок. Войдя внутрь, Джо нашарил висевший слева от двери фонарь и коробку спичек.
— Привет, Бакстер! — окликнул он. — Привет, малыш!
Стоявший в стойле гнедой мерин заржал в ответ. Джо снял с колышка фонарь и подошел, чтобы почесать его за ухом. Бакстер сунул мягкие губы в карман его куртки.
— Нет, сынок, булочка с сосиской не для тебя. Они говорят, что это свинина, но я сильно сомневаюсь. Может быть, это кто-то из твоих сородичей, и тогда ты станешь каннибалом. Бакс, это государственное преступление, за которое тебя повесят. И что мы тогда будем делать? Вот, держи взамен. — Он вынул из кармана брюк две морковки и скормил их гнедому. Потом вывел мерина из стойла и позволил стоять там, где ему нравилось. Привязывать животное не требовалось: Бакстер был джентльменом.
Пока Джо чистил его решительными ритмичными движениями от холки через спину к заду, конь стоял и моргал черными глазами. Когда шкура засверкала, Джо пальцами вычесал ему гриву. Бакстер обошелся бы и без морковки, и без чистки, но Джо сказал себе, что лошади требуется регулярный уход. Честно говоря, этот ежевечерний ритуал больше требовался ему самому. Джо было нужно заботиться о каком-то живом существе. Это позволяло ему заполнить сосущую пустоту внутри и отвлечься от воспоминаний о боли, которую он причинил.
Пользуясь тем, что Бакстер стоял посреди конюшни, Джо убрал из стойла старую подстилку, бросил туда охапку свежего сена и засыпал в кормушку овес. Конь, почуявший запах ужина, сам вернулся в денник. Джо пожелал ему спокойной ночи, взял фонарь и поднялся на сеновал, где находилась его собственная постель.
Сеновал представлял собой дощатый настил под смоленой крышей, но был прочным и имел крепко закрывавшуюся дверь, которая надежно защищала Джо от ветра и дождя. Бристоу снял куртку и аккуратно положил ее на тюк с сеном, заменявший ему тумбочку. Потом вынул из заднего кармана фляжку, открутил крышку и вылил ее содержимое — густые сливки — в щербатую миску, стоявшую на верхней ступеньке лестницы. Кот приходил поздно — Джо никогда не видел, когда именно, — но по утрам неизменно оказывался рядом, под его согнутыми коленями. Джо всегда приносил коту молоко, а кот отвечал за заботу тем, что не пускал на сеновал мышей.
Закончив трапезу, Джо разделся, оставшись в нижнем белье, взбил сено под попоной, лег и начал читать газету. Когда чтение подошло к концу, он погасил фонарь и натянул на себя одеяло. Бристоу лежал тихо, зная, что уснет еще не скоро.
Из ближайшей пивной доносились смех и пение. Он чувствовал себя очень одиноким. Сознание того, что он может сделать всего несколько шагов и оказаться в светлом помещении, полном веселых гуляк, только усиливало это чувство. Он больше не мог ни смеяться, ни улыбаться. Бристоу слишком боялся того, что он сделал. И испытывал угрызения совести.
Когда ему было лет десять, несколько его приятелей решили в субботу пораньше закончить игру в футбол и пойти к исповеди. Джо спросил, что это значит, и ему ответили, что нужно покаяться священнику в грехах и получить отпущение, после чего человек попадет на небо. Джо хотел пойти с ними. Он тоже хотел на небо, но ему ответили, что это невозможно. На небо попадут только католики, а он — методист. Джо расстроился и побежал домой. Бабушка Уилтон, которая присматривала за Джо, его братом и сестрой по субботам, когда родители работали на рынке, спросила, что случилось.
— Я попаду в ад за свои грехи, потому что не могу сказать Господу, что жалею о них, — признался он.
— Кто тебе это наболтал? — спросила бабушка.
— Терри Фоллон и Микки Гроган.
— Не обращай на них внимания, — посоветовала она. — Твои Терри и Микки мелют вздор. Эти паписты могут бормотать свои молитвы хоть до посинения, но они им не помогут. Малыш, нас наказывают не за наши грехи. Нас наказывают грехами.
На душе у Джо полегчало — главным образом потому, что бабушка обняла его и дала печенье. Тогда он был слишком мал, чтобы понять ее слова, но теперь знал, что они значат. Когда он делил свои надежды и мечты с Фионой, небеса были здесь, на земле. Но сейчас он знал лишь отчаяние. Бабушка была права. Господу не нужно было наказывать Джо; он сам создал для себя ад. Сам и для себя.
Джо повернулся на спину и подложил руки под голову. Сквозь окно в крыше было видно темное небо, на котором горели звезды. Одна звезда мерцала ярче остальных.
Он помнил, что когда-то смотрел на эту звезду… миллион лет назад… и говорил ей, что любит Фиону. Говорил, что скоро они будут вместе. Где теперь Фиона, на каком краю света? Частный сыщик, которого нанял Джо, не нашел ее и прекратил поиски, потому что у Джо больше не было денег. Родди тоже не повезло. Правда, он предупредил Шихана, чтобы тот держался от нее подальше. Джо молился, чтобы в любом месте, в котором окажется Фиона, ей не грозила никакая беда. Думает ли она о нем, скучает ли по нему? Даже надеяться на это смешно. После того, что он с ней сделал, Фиона ненавидит его. Так же, как Милли и Томми.
Он закрыл глаза, изнывая от горя и одиночества и мечтая о черной пропасти забвения. Наконец, проворочавшись около часа, он забылся неглубоким тревожным сном, полным чудовищ и демонов, которые заставляли его стонать и плакать. Вскоре после одного такого крика на лестнице раздались тихие шаги, и кто-то начал жадно лакать молоко. Закончив трапезу, кот подошел к Джо. Он сделал паузу, показал зубы невидимому врагу, а потом лег на сено. Присутствие кота не потревожило Джо. Наоборот, успокоило его. Дыхание Бристоу стало ровным и глубоким. Он сдался сну. Но кот стоял над ним всю долгую ночь.
Моргал желтыми глазами в темноту. Бодрствовал. Охранял. Нес вахту.
Глава тридцать третья
— Ох, Фи, ты должна его увидеть! Это само совершенство! Окно во всю длину передней стены. Помещение буквально наполнено светом. А какое огромное! Разве я еще не сказал? На стенах можно легко повесить тридцать полотен, а на стендах в середине зала — еще десять. Я перестелю там полы, потом перекрашу стены, а потом…
Ник расхаживал по магазину, слишком возбужденный, чтобы стоять спокойно. Он только что снял нижнюю часть дома в Грамерси-парке, которую хотел превратить в галерею, и квартиру над ней, где собирался жить. Это был симпатичный четырехэтажный дом; квартиру над Ником снимал еще один жилец, а на верхнем этаже жила домовладелица с двумя сыновьями. Он вручил женщине задаток, заплатил за месяц вперед и тут же помчался к Фионе на Восьмую авеню.
Когда Ник ворвался в магазин, Фиона, драившая прилавок, встревожилась. Он был худым как палка и белым как молоко. Но Сомс так трещал, что не дал ей и рта открыть.
