— На живости, — говорю я.
— Да, живость — это то, чему у вас стоит поучиться, — произносит он. — Искренность. Настоящие чувства. Вы совершенно не умеете их скрывать.
— Правда? — Я стараюсь сделать лицо настолько спокойным и доброжелательным, насколько это вообще возможно.
— Правда, — говорит он. — Вот сейчас вы хотели изобразить вареную рыбу, но у вас совершенно не получилось. Потому что вы все еще танцуете.
Я собираюсь возразить, но в этот момент снова звучит музыка.
— Этлуан,
[5] — Зигвальд протягивает мне руку, и я шагаю в танец вместе с ним. Сейчас вообще забывая о том, чему меня учили, потому что Зигвальд ведет настолько уверенно и сильно, насколько это вообще возможно. Его рука лежит на моей талии, вторая — сплетается с моей пальцами при сгибе локтя под углом девяносто градусов. Странно, что мне в голову приходят именно эти сухие определения от учителя танцев, потому что рядом с ним мне действительно не о чем беспокоиться. Он начинает движение, а мне надо просто идти за ним, повторять их, и это настолько надежно, что я просто растворяюсь в танце и в музыке.
Кружусь по залу, чувствуя, как меня захватывает пьянящий восторг, в движении замечаю высокие стены, колонны, огромные арочные окна, раскрывающиеся ночью. Рядом танцуют пары, мелькают счастливые лица, улыбки, сплетения рук. Я чувствую, что сияю, и так же чувствую на себе взгляд Зигвальда. Смотрю на него — лишь на миг, — чтобы всем телом ощутить странный жар, который возникает только в присутствии…
Оборачиваюсь прямо в кружении и вижу Райнхарта.
Который идет к нам.
Что-то в поступи его светлости (а возможно, в выражении его лица) подсказывало, что лучше бежать. Куда бежать прямо в танце, я представляла смутно, поэтому сбилась с ритма и наступила Зигвальду на ногу. Для начала.
— Ай, — как ни странно, это сказала я, а не он, потому что у меня кольнуло руку.
Если быть точной, ужалило как огнем.
Ту самую руку, которую чуть ли не на полном ходу перехватил его светлость. Тот, который Райнхарт, а не тот, которому я только что наступила на ногу.
— Братец, ты совсем ополоумел? — Зигвальд не повысил голос, из-за чего получилось почти шипение.
— Заткнись, и тогда я не оторву тебе голову прямо здесь. — Райнхарт сжал мою ладонь и чуть ли не силой водрузил ее на сгиб своего локтя.
— Проверим, кто кому оторвет голову? — Зигвальд прищурился. — Ты так заботишься о ее репутации, что решил испортить ее с самого начала и навечно?
Взгляд Райнхарта стал таким, что в зале потемнело. Хотя танец и без того превратился в нечто странное: пары продолжали кружиться под музыку, но смотрели все исключительно на нас.
— Райн, мне нехорошо, — сообщила я, вспоминая, что в любой неловкой ситуации леви лучше падать в обморок.
Падать в обморок я, разумеется, не собиралась, но мне точно не улыбалось, чтобы Зигвальд с Райнхартом сцепились прямо здесь. Как ни странно, сработало: Зигвальд перевел взгляд на меня, а Райнхарт просто повел меня в ту сторону, откуда пришел. Очень быстро. Судя по тому, как быстро он меня вел, сработало только наполовину, потому что волочь за собой женщину, которой дурно, с такой силой этикетом не предусмотрено.
Зато жар прошел, и не было больше этого волшебного чувства.
Оказавшись за дверями бального зала, я попыталась было слегка упереться ногами в пол, но это не сработало.
— Райнхарт.
Это не сработало тоже.
— Райнхарт!
Меня вытолкнули на балкон, а после остановились напротив, сложив руки на груди:
— Мне кажется, я оставил тебя с Жанной, Диной и Элеонор.
— Да, в чудесной компании, которая всячески намекала на то, что я на балах впервые и моя пьеса годится только для туалетной комнаты.
— Пять минут можно было потерпеть! — почти прорычал Райнхарт. — Я не разрешал тебе танцевать с Зигвальдом. Что я тебе говорил про этикет и про репутацию?
Я сжала кулаки:
— Ты меня плохо слышал? Твой брат просто меня спас и пригласил на открывающий танец, чтобы я не выслушивала вот это вот все!
— Ты танцевала с ним второй танец?!
Ну все!
— Лучше расскажи, зачем ты давал своей сестре читать мою пьесу!
Райнхарт сверкнул глазами:
— Я ничего ей не давал.
— Ну разумеется!
— На что ты намекаешь, Алисия?
— Ни на что! Мне просто интересно, что моя пьеса вообще делала в твоем кабинете?
Он шагнул вплотную ко мне:
— Если тебе это так интересно, я просто решил ее прочесть.
Готовая уже нападать дальше, я осеклась. Зигвальд, сказавший, что моя пьеса его заинтересовала, меня слегка удивил. Но Райнхарт, который говорит, что решил прочесть мою пьесу… Почему-то на сердце стало удивительно тепло, и вообще стало тепло. Так тепло, что я почти забыла о том, что мы ссорились.
До того, как он произнес следующую фразу:
— Я хотел понимать, что отправляю в «Корона д’Артур».
Я поморгала. Чтобы убедиться, что не сплю и что все правильно расслышала, но галлюцинация (то есть Райн, который это сказал) не спешила рассеиваться.
— Зачем? — спросила я.
Это было самое нормальное, что пришло мне в голову. Хорошо, будем честны, больше мне ничего в голову не пришло.
— Не догадываешься? — поинтересовался он. — Хотел сделать тебе приятное, Алисия. Пьесу не приняли по моей вине, считай это моим извинением за то, что произошло. Ну а я, в свою очередь, жду твоих.
Что я там говорила про тепло? Райнхарт, он же его светлость эрцгерцог Барельвийский, по умению отрезвлять сравнится только с Синуанским водопадом, на который в Гризе возят посмотреть всех приезжих.
— За что? — уточнила я. — За то, что танцевала без тебя? За то, что танцевала с Зигвальдом? Или за то, что танцевала с ним два раза?
Очевидно, что-то в моем голосе было недостаточно извиняющееся, потому что Райнхарт сдвинул брови, мгновенно заполняя взгляд этой своей эрцгерцогской тяжестью.
— За все сразу, Алисия.
— Если уж так говорить, сейчас, на этом балконе, мы грубейшим образом нарушаем этикет, — заметила я. — А в том зале все считают, сколько по времени нас не было, и строят интереснейшие теории. Не считая того, что скоро появится его величество Гориан Третий, а мы все пропустим. Вернемся в зал, ваша светлость?
Райнхарт открыл рот. Потом его закрыл. Кажется, дипломатические способности его светлость ненадолго оставили, а я потрясла рукой, давая понять, что сама себя в зал не поведу. Да и вообще, нечего мне тут сцены ревности закатывать! Почему-то мысль об этом оказалась еще более теплой, чем когда он сказал, что читал мою пьесу. Кстати…
