А потом был уже только долгий, замирающий вдали топот копыт. Оставили за собой пылающий двор и предательство хунгуров, вырезающих своих союзников, отчаянье и боль.
6
– Добрый господин! Багадыр Булксу, – Тормас низко склонился, но челом бить не стал. Все же прибыли они из одного аула, и он просто ждал, пока подрастут сыновья, чтобы забрать всех женщин, коней, овец и скот – и создать собственный аул. – Невольники Дружичей мертвы во славу кагана. Скотина вырезана, овцы разорваны, дома разорены и сожжены. Как и было приказано.
Дым ел ему глаза. Догорали хаты и стены Дружицы, пламя еще лизало руины башни, отражаясь в лужах грязной воды, смешанной с кровью, что выткала из тел, разбросанных по площади. Дым поднимался в утреннее небо, странным образом посреди разрушений вставал только палаций, захваченный и ограбленный, выделяясь белыми стенами меж руин и пепелища.
– Не все! – рявкнул Булксу. – Вдова и щенок убежали.
– Ты приказал убивать всех, без разбора, а не искать матери и сына! И зачем же? Мы могли обождать, они и сами открыли нам ворота, впустили. Они выдали бы Дружичей связанными, словно ягнят. А так-то, когда мы ударили, кто бы их мог отыскать в резне?
– Каган сказал: вырежьте весь род, выжгите дотла – взрослых, детей, отроков, младенцев. Выжгите, чтобы они развеялись пеплом по ветру, чтобы не осталось от них ничего, одни воспоминания, которые разгонит степной ветер. Вырежьте жен и их потомство, а беременным рассеките лона, чтобы те не выпустили уже на свет проклятых предателей и не угрожали жизни кагана…
Он без предупреждения хлестнул Тормаса нагайкой… Ударил раз, второй, третий, отчаянно, изо всех сил привыкшей к бою рукой – длинным плетеным бичом. Бил, пока не устал, но битый не произнес ни слова. Стонал, шипел, заслонял рукой голову, потом упал на колени, но не запросил о милосердии.
– Хватит! – Булксу удержал руку. – Хватит, Тормас. На будущее – будь внимательней! Ищите след! – крикнул он воинам. – На коней! Ищите следы подков двух лендийских коней. Бо´льших, чем наши, степные.
7
Она придержала коня сразу за лесом, пронизанным многочисленными просеками, которые приказал делать еще Милош, строя новые ограды. Рубить в извечной борьбе поля c лесом, света с тьмой, единой веры с язычеством. Она боялась, что Якса упадет, потому что кони легко неслись по мягкой дороге, фыркали, всякий раз вскидывая ноги, легко поднимая и опуская головы. Венеда сдержала Чамара, перейдя в галоп, потом в рысь; к счастью, Якса сидел крепко, держась за переднюю луку. Не слетел, хотя когда она поравнялась с Берникой, он принялся похныкивать: сонный, ошеломленный скоростью.
Она протянула руки, сняла ребенка с седла, посадила перед собой. Плохо, вожжи Берники выскользнули у нее из рук, кобыла, послушно идущая за Чамаром, сразу же через них переступила, пошла боком, спотыкаясь, затрясла головой. Венеде пришлось сойти с седла, придерживая сына, осадить кобылку, освободить ее. Потом снова: придержать спящего мальчика в седле, ведя сразу двух лошадей; осматриваться, не близится ли погоня… Кто, кроме отчаявшейся матери, сумел бы сделать нечто подобное?
Вставал день, мокрый лес затянуло туманом, но тот высыхал под желтыми лучами рассветного солнца. Якса проснулся, чуть капризничал, хотел к отцу, а сердце Венеды надрывалось от жалости.
– Давай поедем к папочке, – сказала она наконец. – Садись на Бернику, держи вожжи. Езжай в хвост ко мне, хорошо?
Венеда надеялась, что он не заснет. Они поехали быстрее, скорым шагом, порой переходя на рысь. Дорога шла по лесу, потом вывела их на покрытые свежей зеленью пространства полей. Там, где принадлежали они вольным, поля складывались в мозаику межей и загонов, одни из которых были вспаханы в клетку, другие – пущены на пал, а иные – заросли бурьяном и травой. Но когда они въезжали в волости шляхты, те широко распахивались по обе стороны дороги, разделенные на трехполья.
Они держали путь на север едва проезжими тропами. Сквозь боры и березовые рощи, туда, где в далеком утреннем тумане маячила бледно-серая, рваная линия гор.
Венеда свернула к Чикнице, лежащей по соседству, в глубокой долине реки, спадающей шумными водопадами с череды каменных порогов. Она подъехала туда лишь на короткое время. Село, похоже, восстало и здесь, нанеся удар убийственно и грубо. Топором, палицей, кистенем, серпом, косой, оглоблей от телеги, копьем. И – с почти невероятной, крестьянской сметкой к причинению мук.
Чикница горела. Венеда видела все с пологой, поросшей елями горы, где они остановились на минутку. Она видела, как смерды отрубают шляхте руки и ноги. Как вспарывают животы, ища спрятанные в кишках денары и драгоценные камни. Как прибивают деревянными кольями к земле малых детей, а младенцев хватают за ноги, разбивая головы об углы хат. Как рассекают инокам рты от уха до уха, крича: «Слава, слава богам». Как Гослава из Чикницы взяли в два корыта и резали напополам пилой.
Как… как… ей не хватало слов, чтобы описать все муки.
Потом они заметили и ее: высокую, бледную на фоне леса. Сразу несколько серых фигур, вооруженных копьями и серпами на длинных рукоятях, побежали к холму. С притворной приязнью принялись кричать, замахали шапками и треухами.
– Якса, держись! – охнула Венеда.
Развернулась на месте и помчалась галопом в лес. Руки у нее тряслись, Чамар почувствовал ее страх, понесся так, что ветер засвистел в ушах. Якса заплакал, из-под подков летела пыль, комья земли, камни; Венеда взяла себя в руки, придержала коня. Лошади уже взмокли, вечером мало ели, на отдых не было времени.
Теперь она держалась леса, избегала торных дорог, поскольку то, что она видела и слышала, становилось все жутче. В ласковое весеннее небо поднимался дым от сожженных рыцарских усадеб, башен и сборов. На дорогах они встречали трупы, распластанные секирами, приколоченные к деревьям, обожженные. Она пыталась прикрыть глаза Яксе, но не могла – а потому объезжала такие места полями, рощами, межами. Раз-другой они натыкались на целые ватаги бунтовщиков – босых, в рубахах, кожухах, покрытых кровью кафтанах. Те гнались за ними с воплями, но Чамар и Берника не давали им и шанса. Они проезжали мимо разбитых, разоренных сборов, мимо выброшенных Знаков Копья, мимо тел жрецов с извлеченными наружу внутренностями, сожженных, убитых ударами дубин так, что кровь забрызгала таблицы законов на стенах.
И вдруг дорога начала спускаться в очередной яр – широкий и глубокий. Венеда обеспокоилась: это было слишком хорошее место для засады. Они миновали поворот и увидели склон, усеянный порушенными каменными домами, словно покинутый город. Огромные проемы зияли пустотой, скальные плитки, которыми были выстелены крыши, растрескались и осыпались на землю, кое-где торчали голые ребра построек. Она узнавала могилы и жальники древних столемов, их большое кладбище времен, когда человеческое железо выбило исполинов, а недобитков – загнало далеко в горы, забирая их землю, согласно с волею Ессы.
В том месте, где яр пересекала дорога, проезд загораживали деревянные козлы. За ними стоял оружный люд с копьями и луками, в шлемах и широких, плоских касках, с наброшенными на кольчуги накидками, в кожаных доспехах. На сюркоттах и щитах у них были рыцарские знаки.
