Животные запрядали ушами, Чамар заржал, потому что в глубине долины пасся табун лошадей. Венеда увидела сгрудившиеся вокруг могил столемов тяжелые повозки со сплошными колесами, легкие телеги да обычные возы со впряженными грязными волами. Белели острые верхушки шатров, красным и белым выделялись рыцарские щиты. Лагерь… Но чей? Наверняка – не хунгуров.
Она подъезжала медленно, осторожно, прикрыв рукой глаза от солнца. Ее окликнули издалека.
– Я Венеда из Дружичей! Госпожа в Дружице над Чикницей! Привет вам!
– Приветствуем, госпожа, – низкий и худой мрачный дружинник в шлеме смотрел не столько на женщину, сколько на шлях за ее спиной.
– Позволите ли… отдохнуть? Я сбежала с сыном… из усадьбы.
– Ага, – согласился стражник. – Худые вещи творятся. Я знал вашего мужа, Милоша. Тяжелая у него была рука, ох тяжелая. Но уж – въезжайте!
По его знаку стражники отодвинули козлы. Едва же мимо них проехали кони Венеды, соединили их снова, связали конопляными веревками, а вдова двинулась сквозь лагерь беженцев, изгнанных из домов нападением хунгуров, а нынче – худшим, что могло случиться: бунтом невольников и подданных. Съехалась сюда тьма рыцарей, оруженосцев, слуг из дворни, гридней и всех тех свободных, кто не отправился жечь сборы. Возы с добром, стада волов, овец, коз, орущие и плачущие дети. Женщины в платьях и запашках, пастухи и вооруженная челядь. Везде поставлены были шатры, навесы, шалаши и палатки.
Она едва упросила какую-то даму герба Радагана дать им несколько горстей овса для лошадей, немного сена, на котором она разложила чепрак, поставила седло, положила туда Яксу, потому что тот снова задремал, накрыла мальчика бараньей шкурой, которую тоже дала ей милосердная женщина. Но сама Венеда не могла ни спать, ни сидеть на месте. Ниже могильников что-то происходило. В лагере не было ни одного мужчины кроме стражников и челяди. Все собрались на пустоши, за ручьем.
– Что там происходит? – спросила она.
– Господа созвали рыцарский круг, – ответил старый слуга в серой свитке и войлочной шапке. – А скорее, как слышишь, добрая госпожа, рокош.
И правда, от веча то и дело доносились крики и шум, даже взблескивали клинки.
– Вы из Дружичей?
– Верно.
– Тогда, возможно, вам стоит туда поехать. Я слышал крики о вашем покойнике-муже… Простите. Наша Мира присмотрит за мальчиком.
Венеда замерла. И вместо того чтобы расседлывать Чамара, огляделась. Увидела Яксу – тот спокойно спал, укрытый шкурой.
Уселась на коня по-мужски, развернула его, ударила нагайкой по заду и помчалась галопом к собранию. Переехала широко разлившуюся, серебристо струящуюся воду ручья и сперва чуть покрутилась за мощными задами рыцарских коней, потом втиснулась между ними, въехала меж рядами мужчин, невзирая на недовольные взгляды, не слушая замечаний. Остановилась в гуще людей в доспехах, кольчугах, наброшенных на них сюркоттах, а чаще всего – в боевых стеганках и куртках. Меж подбритыми темноволосыми и седыми головами, меж конскими мордами, кожаными уздечками, мундштуками, свешивающимися со стройных шей жеребцов, среди волосяных плюмажей и бунчуков.
Нынче рыцари не выглядели победителями. Одни уставшие, другие раненые, несколько пьяных – все как обычно. Поникшие головы, опущенные носы. Наверняка поэтому-то никто на нее не кричал, не ругался, не гнал к кудели и детям, не возводил очи горе, словно увидав нагую нимфу в сборе. Сперва она увидела Домарата Властовича, одного из славнейших рыцарей Старшей и Младшей Лендии. Около него – худого и высокого человека в подзаржавевшей кольчуге, наброшенной на потрепанную стеганку. И стоящего рядом, на возвышении, иерарха Старой Гнездицы, достойного, словно Праотец – с белой бородой, с цветущим посохом из божественной яблони, дрожащего, словно он побаивался окружавшего его рядами рыцарства.
Говорил Домарат, красивый, благородный, броско-рыцарственный; при звуке его голоса смягчалось сердце.
– Палатин Драгомир предал королевство! Отказался от чести и достоинства, от памяти о нашей борьбе против Врага света! Презрел мученическую смерть короля Лазаря, а вместе с той – и многочисленных мужей, которые выстелили собой поле в неравной схватке с хунгурами. Бил челом кагану, признавая его честь и власть, валяясь в грязи и в пыли у стоп тирана. Вот как он закончил!
– Будь он проклят от начала и до конца света! – крикнул худой рыцарь рядом с ним. – Проклят под дождем и солнцем, до конца своих дней.
– Драгомир принес клятву от имени рыцарства обеих Лендий; от милостей кагана принял над нами власть. Тому, кто покорится, они как обычно обещают ласку, а достаток его будет оставлен в покое. Сможет он также сохранить меч, который хунгуры приказали отобрать у всякого, кто не принесет клятвы послушания палатину.
– Предатель! – крикнул кто-то из толпы. Сидящий на коне справа от Венеды седой мужчина с морщинистым лицом и с кустистыми усами презрительно сплюнул под копыта коня.
– Долой его! Долой палатина!
– Сучий потрох!
– Милые мои братья! – гремел, а вернее сказать – пел Домарат. – Я, праведный человек, сын Лендии, не потерплю насилия и языческого бесчинства! Уезжаю отсюда, оставляя богатства, не стану служить язычникам и Драгомиру! Поеду к сварнам, а после и дальше на запад. Там стану искать помощи. Кто хочет, может ехать с нами!
– Я поеду с братом Домаратом! – отозвался патриарх. – Кому по сердцу единая вера, верность и преданность Лендии, пусть тот едет с нами! Вперед!
Поднялся шум, крик и ссора; все вопили один на другого.
Домарат вскинул руку, желая усмирить шум. Иерарх пытался помочь ему в этом, стуча в землю посохом.
Взревел рог, поднятый к губам худого рыцаря. Гомон утих.
– Есть еще одно дело, милые мои! – загремел Домарат. – Злое, мерзкое и, хотелось бы сказать: неправедное. Дело наших несчастных братьев, которые не пришли на королевский призыв, которые не пролили крови на Рябом поле. Те, кто остался, кто презрел рыцарскую смерть, кто не стал подле короля.
– Позор! – крикнул худой рыцарь с рогом. – Приведите их сюда!
И круг всадников раздался в стороны. Вооруженные до зубов гридни в шлемах, в кольчужных капюшонах, в длинных кольчугах, со щитами и с оружием, привели немалую группу людей. Судя по знакам на сюркоттах, по стеганкам, по сегментированным золоченым поясам и высоко подстриженным волосам – рыцарей. А судя по их пустым рукам и бледным лицам – рыцарей разоруженных и поставленных перед судом.
– Сказал король Лазарь, – отозвался иерарх, – что тот, кто лендич по роду и народу и не пришел на бой на Рябое поле, то чтобы не имел он потомства, ни мужского, ни женского! Чтобы из рук его ничего не родилось… – Голос его замер, жрец захрипел, закашлялся.
– Ни вино, ни белая пшеница! – закончил за него худой. – Чтоб плесень пожрала, если что у них уродит!
– Позор им! – крикнул светловолосый юноша на кауром коне справа от Домарата.
