– Спасибо, хорошо…
– Только поспеши. Ждать не станем. Бывай, а я… закончу тут все.
Он вывел ее из круга; она оглядывалась, видела, как он возвращается, въезжает между воинов, воняющих железом, конским потом и кровью.
8
Она вернулась в лагерь, не теряя времени.
И тогда остановилась, как громом пораженная! Там, где лежал сын, было пусто, баранья шкура – отброшена, Берника спокойно стояла около повозки, жуя остатки твердого, старого овса. Венеда вскочила на телегу, осмотрелась. Якса не пошел играть к шалашам и шатрам, не побежал к лошадям. Не было его нигде, куда ни глянь. Не было.
– Где мой сын?! – крикнула она гневно Мире; служанка, широкобедрая, с волосами, словно лен, с длинным лицом и большой, словно вымя у дойной коровы, грудью, сидела на телеге. – Ты должна была за ним присматривать!
– Ой, добрая госпожа! – застонала девушка. – Да што я там… Спит же!
– Спал, когда я его оставила, тетеха! Где он?! О Праотец, ты за ним не присмотрела?
– Ой, добрая госпожа, не знаю, не знаю, – служанка широко открыла удивленные глаза – а может, оказалась слишком глупа, чтобы понять, что «добрая госпожа» уже дымится от гнева. Венеда схватила ее за косу, дернула так, что девица свалилась с мешка на дно повозки, ударила ее головой о борт, раз, второй и третий, с яростью. Потекла кровь, девка заорала, расплакалась.
– Где он?! Где?!
Безумие какое-то. Как удар молотом. Она столько вытерпела, чтоб вытащить сына из ловушки, в которую превратилась Дружица. А теперь…
Венеда встала, соскочила с повозки. Побежала по лагерю.
– Якса! Я-а-а-акса-а-а!
Между повозками кипела работа. Прислужники складывали шатры, оседлывали лошадей, то и дело какой-то из фургонов отъезжал со скрипом в сторону дороги. Она бежала, сколько было сил, ее едва не стоптали конские копыта. Страх и жалость рвали ей грудь, она все еще не могла поверить, что это не сон, что это случилось на самом деле.
– Нет, не-е-ет!
Она мчалась между лошадьми, между шатрами – словно обезумев. Ведь Домарат… ждал ее! Чтоб все это бесы взяли!
Нет, эта история не могла так закончиться.
И тогда кто-то махнул ей со стороны. Позвал ее по имени. Высокий, худощавый, будто скрученный из железных прутов мужчина с подбритыми висками и теменем. Гиньча из Бзуры. Проклятый. Рыцарь искалеченного щита, который герольд лишил куска герба. Знак позора, вечной трусости, который можно смыть только кровью.
Гиньча что-то кричал, и его слова были как бальзам на раны.
– Ваш сын тут! Сюда, госпожа!
Она ворвалась в их лагерь, помчалась между кольями и веревками, между коновязями. Лагерь стоял у могильников столемов, у самого огромного, широкого внизу и сужающегося кверху входа. Внутри белели кости, гигантский щербатый череп, кучи камней, поломанных ребер – все, что было там ценного, растащили за долгие годы.
У входа ждал Якса: крутился с палкой в руках, яростно лупя по сапогам и башмакам оруженосца и гридня Гиньчи. Те со смехом отмахивались от него мечами в ножнах.
Венеда прыгнула к сыну, словно волчица. Схватила его за волосы, которые, как водилось оно у лендичей, уже начинали темнеть. Мальчик пискнул, крикнул. Она приподняла его, готовясь отлупить по заду, и…
Гиньча придержал ее руку.
– Это отважный мальчуган, оставь его, прошу. Мои люди хотели показать ему оружие. Вырастет в смелого мужчину.
– Как и отец… и только если мы выживем. По нашему следу идут хунгуры.
Он отпустил ее предплечье, медленно; она заметила, что он, хотя и немолод, выглядит вполне привлекательно. Серый, печальный, сломленный, с волосами, зачесанными назад, в утолщенной стеганке, с мечом на ремне, переброшенном через грудь.
Как Арно…
– Мы отправляемся в Бзуру, госпожа. С радостью предложу тебе гостеприимство. Боюсь, что кроме этого я мало что сумею дать в нашем положении.
– Отправляетесь? Убегаете! Как Домарат.
– Что ж, – он пожал плечами. – Отныне я – Гиньча герба Бзура без пера. Можешь звать меня трусом, человеком без чести и достоинства; меня ведь прокляли.
– Честь ты можешь вернуть себе только сам.
– Как же?
– Вы проиграли на Рябом поле, так сражайтесь сейчас! Бейтесь во имя Ессы! Или – старых богов! Бей-убивай! Ты видел, что творится?! Селяне и невольники восстали! Пригодится помощь рыцаря, пусть и ущербного, если безупречные бегут, словно крысы.
– Я не стану приносить клятву Драгомиру – и не стану искать неприятностей с хунгурами. Тот, на кого нападают, захочет защищаться. А основа всего – это мир, госпожа. Мы переждем нашествие в граде.
– Но оно никогда не закончится!
– Чести ради, госпожа, я предлагаю тебе безопасность…
– Выходит, у тебя и правда нет чести, милсдарь Гиньча. Хунгуры сожгут твой замок купно с остальной Лендией, со мной и моим сыном, как сделали они это с Дружицей! Вижу каков ты есть: ты не умеешь выбирать, боишься принять решение, как мужчина. Слишком долго ты находился при дворе у сварнов. Тебе бы жить при дворе в Тауридике, трахаться там с мужиками, как козлу, ходить в платье и сосать грудь мамочки, как сам великий императорок Макрон. А потом – взять ее себе в жены.
– Мои ворота всегда останутся открытыми для тебя, госпожа… хотя ты меня и оскорбляешь.
– Фулько обидел вас куда сильнее, чем я. Проклятые. Проклятые до конца дней!
Венеда смотрела, как он изменился в лице, из-под притворного спокойствия начинала просачиваться злость.
– С ним, госпожа, мы еще поговорим. Ты права, я догоню его и…
– Тебе придется ехать быстро. У него хорошие кони и слишком ярый гонор.
Она схватила Яксу за руку и потянула за собой. Тот не хотел идти, но пришлось. Возвращались почти бегом. Шатры и шалаши исчезали, кострища гасились и затаптывались.
Она добралась до лошадей под внимательным, злым взглядом девицы герба Радагана; нигде не видела избитой служанки. Посадила Яксу на Бернику, хотя тот хныкал, что у него болят ножки. Подтянула подпруги, отрывая коня от сена. Вскочила в седло, отправилась в путь, и…
Когда женщина добралась до наибольшей, разрушенной, разваливающейся гробницы, поприветствовала ее пустота. Она объехала гробницу с надеждой, что Домарат укрылся внутри, высматривала его отряд, знак, флаг с Белой Цаплей. Ничего.
Лагерь уже пустел. Последние повозки выезжали из-под древнего кладбища, оставляя глубокие, узкие колеи и растоптанные куски конского навоза на дороге. А также – неминуемую в любом лагере вонь железа, гари и грязи.
Никто не оставался. Венеда сидела на Чамаре, который крутился, переступал на месте с ноги на ногу. С бьющимся сердцем она развернулась, пошла галопом назад. К той гробнице, у которой стоял Гиньча.
