Руки с рогами поднялись, левые ладони опустились на грудь.
– Прошу, садись!
Провел ее, словно она была его женой, на место во главе стола, рядом с собой. Сам он сидел на стуле, выложенном шкурами и бархатными подушками.
– Моя госпожа, – по лендийскому обычаю он налил ей вина в кубок. – Пьем в память о твоем муже, моем брате, чьи кости лежат, непогребенные, на Рябом поле.
Сам ей прислуживал – наливал вина, пододвигал лучшие куски вяленной в яме ветчины и окорока, печенного в листьях мяты, резал, надевал на вилки. Подошла служанка, но он неплохо ее выучил: исчезла по одному движению пальца.
Венеда пила немного, ела мало. Он не обращал на это внимания, постоянно доливая ей в кубок.
– Хунгуры сожгли Дружицу, – сказала она. – Я сбежала с Яксой на двух последних лошадях. Без надежды. Без Милоша.
– Будь уверена, я позабочусь о твоем сыне. Уже выделил двух девок из прислужниц. Что ж, пей, пусть печаль уйдет с твоего лица. Столь красивая дама не должна бы стыдить нас скорбью. Нужно ли тебе объяснять, что нынче мы живы – а завтра умрем?
– Месть ведет хунгуров по нашим следам. Я должны бежать, может, даже придется мне скрываться вместе с сыном до конца своих дней.
– Раставица выдержала уже не одну осаду и войну. Нет нужды объяснять тебе, насколько она крепка! Рвы, частоколы, волчьи ямы, запасы на полгода осады. У меня – верные люди, пусть их и мало, но я и новых найму.
– Станешь обороняться, пока собственные невольники не обратят оружие против господ. Как в Дружице, как в Чикнице, как во всей Старой Лендии.
– Своих подданных я держу твердой рукой. Да и с вольными у меня хлопот нет. Кто их защитил, когда сюда вторглись шаольцы из-за гор? Что мне, объяснять тебе?
– Нет нужды. Я верю.
– Я беру твоего сына под опеку. Выпьем же за это, – он поднял рог.
Она едва прикоснулась к сосуду. Сил после трех дней скачки не осталось, и у нее ныли все мышцы.
– Ты под моей властью. В моем граде, Венеда.
– А потому – окажи мне милость, позволь пойти отдыхать.
– На это еще будет время, – рассмеялся он, обнажая белые, неподпорченные зубы. – Завтра.
– Не понимаю.
– Должен ли я объяснять: дав тебе гостеприимство, я принимаю над тобой опеку по праву старшего брата, поскольку мой добрый Милош от нас ушел. Тебе все еще объяснять, госпожа? Пей, потому что я тебе приказываю.
– И что же все это значит? Уж объясни мне, если так любишь все растолковывать.
– Ты моя, Венеда. Только моя в стенах Раставицы.
– Поточнее.
– Поясню: я всегда тебя желал. Хотел, чтобы было нам хорошо… Что мне, показать тебе, как обычному холопу или невольнику?!
Она отняла кубок ото рта и плеснула вином на стол.
– И жеребец не сказал бы яснее. Значит, вот как… Хочешь меня неволить?
Он встал, взглянул на своих людей.
– Тьост, оставьте нас одних; прошу вас, мои товарищи!
Пьяные, они вышли, покачиваясь и продолжая выпивать за его здоровье. Злобные усмешки, подмигивания. Она вдруг поняла, что они обо всем договорились заранее.
– Стало быть, сейчас уже я тебе объ-яс-ню: ничего не выйдет. Когда я ехала сюда, то полагала, что ты помнишь, что такое честь, но ты куда больше дикий скандинг, чем лендийский рыцарь.
Он встал и подошел к ней. Она вскочила со стула, отступила. Но Пелка не намеревался ни бить ее, ни хватать. Потянулся за кувшином, налил себе вина. Пил медленно, следя стальным взглядом за невесткой.
– Милош, мой брат, – сказал Пелка с печалью в голосе, быть может притворной, быть может – нет. – Он погиб из-за тебя. И о какой чести говоришь мне ты, которая, как языческая мавка, отдавалась всем вокруг? Изменила ему с собственным иноком, с рыцарями, с гриднями. Тебе еще объяснять? Вот брат и отправился на смерть. Я жизнью рискую, охраняя тебя тут, а потому, прежде чем погибну, хочу тебя. У меня есть для такого несомненное право, из-за памяти Милоша, который поклялся умереть честной смертью вместо того, чтобы проживать жизнь рядом… рядом с такой женой.
Она почувствовала слезы, вытерла их, поскольку внутренне хотела оставаться холодной – вот только хотелось рассмеяться.
– Отпусти меня, прошу! Я стану кричать! Зачем тебе это? После всего, что со мной случилось?
– Ты можешь идти. Давай! Слуги! – Он хлопнул в ладоши. Дверь отворилась, вбежали двое слуг в красных кафтанах, в меховых шапках. – И лучше всего – сейчас. Милые мои овечки, – сказал он гридням. – Госпожа Венеда уезжает. Отдайте ей коня, подготовьте овес в сумы, лепешек на дорогу.
– Разбудите Яксу!
– Ты уезжаешь одна! – Он снова хлопнул в ладоши. – О ребенке я позабочусь. Воспитаю его как собственного сына. Достойным наследником Дружичей.
– Ты хочешь отобрать ребенка у матери! – крикнула она. – Эй, глупец, послушай…
Они не стали слушать. Почти поволокли ее к двери.
Прежде чем она переступила порог – решилась.
– Пелка! – крикнула. – Ты выиграл, песий сын!
Он хлопком отослал гридней. Проследил, чтобы те затворили дверь. Пошел к дрожащей женщине – мощный, торжествуя, с властной уверенностью.
– Что теперь? – спросила она. – Что теперь будет?
Он протянул ей руку с рогом, приставил к ее губам.
– Пей, – прошептал он. – Будет лучше. Пей, забудься.
Наклонил ей голову и почти силой влил вино сквозь губы; напиток проливался на щеки, стекал на шею, на платье. Она понемногу глотала – а что было делать? Он был прав.
– Все тебе нужно объяснять, как ребенку. Ступай сюда.
Потянулся к ее груди, хотел пригнуть к себе ее голову, поцеловать, но она обернулась спиной. Он не стал протестовать. Одним движением смел со стола миски, кувшины, ножи и вилки, лепешки, на которые клали мясо. Схватил Венеду за шею, за золотое ожерелье. Неловкими, подрагивающими движениями наклонил вдову вперед, так, что ее грудь уперлась в стол, задрал платье и камизу, схватил за пояс.
– Быстрее, – простонала она. – Пусть уже случится.
Но это затянулось. Пелка сделал все грубо, сильно, как и всякий мужчина, который хочет в такой момент отбросить сомнения, а любая его слабость стала бы в такой миг причиной насмешки со стороны женщины. Он брал Венеду так, что та стискивала зубы, чтобы не кричать. Не от боли, возможно, даже не от отвращения, поскольку все доходило до нее словно бы издали, с высоты, из глубокого колодца. Она стискивала зубы от печали. Ох, Милош, заплакала она вдруг, что я сделала? За что?
Если бы все можно было вернуть назад…
Она смотрела, как все раскачивается – зал, освещенный смоляными лучинами, стол с раскиданной едой, миски, кувшины, рога, щиты на стенах… Вверх и вниз. Назад и вперед.
