Заскрипели натягиваемые луки. Стрелы полетели со свистом, с шорохом, некоторые с воем, другие, длинноперые – зловеще тихо. Пелка, на бегу, воздев топор для удара, даже не почувствовал первого попадания. Как, впрочем, и второго. Третье и четвертое заставили его опустить оружие, а из груди его вдруг выросли подрагивающие древки, расцвели багровые пятна, как на щите. Потом – еще одна стрела, и еще одна.
И вдруг мир расплылся. Ноги Пелки заплелись. Он бежал все медленнее, как во сне, видя впереди лишь окровавленную голову Милоша. И бежал, бежал, бежал – бесконечно.
Когда вождь упал на колени, скандинги ответили рыком. Но не сумели добраться до всадников. Хунгуры развернулись на месте, оглядываясь, и посылали стрелу за стрелой, дротик за дротиком.
А потом развернулись снова и с саблями ворвались в кровавую метель.
Никто не убегал, никто не просил о пощаде…
Двумя клепсидрами позже, когда Булксу приказал выезжать, у седла Тормаса покачивались уже две головы.
– Поцелуй братишку! – крикнул хунгур, скаля желтые зубы.
13
Очень скоро Венеда убедилась, что их путь только оттянет казнь. Караван едва волокся, хотя страх, казалось, добавлял сил. Задыхающиеся слуги шагали шляхом, порой бежали трусцой, но все равно двигались слишком медленно. Повозки едва тянулись, потому что шлях сделался вязким от грязи, волы то и дело останавливались, один даже лег, старший слуга приказал его выпрячь, а тот, который остался, едва поспевал за остальными, хотя слуги топтались в грязи, толкая воз.
– Дайте нам коня! – крикнула Венеда старшему слуге. – Мы волочемся, словно жирные бараны. Хунгуры вот-вот нас живьем сожрут!
– Я не кину повозок и добро! Хозяин меня тогда казнит! Как Дунимира…
– Ну, тогда молись Ессе, чтобы тот дал тебе сил! С возами мы не сбежим!
Она приподнялась и хотела перепрыгнуть через борт повозки. Тогда он подскочил ближе, толкнул ее назад. Но Венеда не покорилась – наоборот, схватилась двумя руками за костистое предплечье старика, так что когда тот отшатнулся, то потянул ее за собой; оба свалились в грязь. Она поднялась первой, потянулась правой рукой под плащ, прижалась сзади к встающему слуге, рванула его за волосы и приложила нож к шее.
– Всем стоять! – воскликнула она. – Потому что папочка кровью захлебнется! А это вредно для здоровья!
– Хватайте ее! – хрипел слуга. – На меня не обращайте внимания! Хватайте, вяжите, да на повозку ее…
Слуги и невольники бежали к ним, обступали кругом платьев, кафтанов, сорочек. Бритые головы невольников смешивались с белыми платками и чепцами женок. В уши ей ударил крик и писк.
– Отвяжите наших коней! – перекрикивала шум Венеда. – Посадите Яксу на меньшего – и никаких глупостей. Я хочу только уехать, а вы – свободны.
– Заткните ей рот! Что вы стоите, – рычал старый слуга. – Не слушайте…
Те не знали, что делать, в толпе не было вооруженных, только подростки, женщины да детишки. Кто был поотважней – остался с Пелкой на мосту.
– Отче, нет! – вдруг взвизгнула девка в сером платье и в фартуке, в узорчатом платке и в заушниках. – Погодите, госпожа!
Она отвязала коней, подвела их к повозке, подошла ближе.
– Посадите сына в седло. Назад!
– Не-е-ет…
Она в отчаянье резанула его по глотке, так что потекла кровь. Неглубоко, кажется, даже не задела ничего важного, но он затрясся, захрипел и прекратил вырываться. По ту сторону повозки девки вот-вот должны были уже посадить Яксу в седло, уже подвели его к Бернике, дали поводья в руки.
– Вставай! – прошипела Венеда слуге. – Медленно, осторожно, без глупостей!
– Хозяин нас накажет! – стонал он. – Сгнием в цепях…
И вдруг, когда они встали, дернул головой вправо, разворачиваясь туда же. Хотел схватить ее за руку с кинжалом, но промазал. Венеда отдернула оружие; а потом изо всех сил всадила клинок ему в живот, прикрытый кафтаном и кожаным, из ремней, панцирем…
Всадила сильно. Вырвала с отчаяньем и ткнула снова, снова, раз за разом. Пока старик не застонал, не покачнулся; и тогда она толкнула его на толпу слуг, а сама побежала – прямо к коню, к Чамару.
Три прыжка! И вот она уже у коня, хватается за стремя, всаживает ногу; все тянется долго, слишком долго, она слышит звук рвущегося платья, перебрасывает левую ногу над задом коня…
Садится в седле, окровавленная, страшная, тянет руку к поводьям Берники. Но тех нету, нету.
А конь уже рвется вперед, уже летит, расталкивая людей. Она оглядывается… Кобыла бежит следом. Худые руки поднимают копье, ударяют древком в грудь мальчика, скорчившегося на лошади…
Якса-а-а-а!
О Праотец! Он удержался в седле. Не свалился; лицо его исказила гримаса боли, но сын не упал!
Хейя-а-а-а!
Они вырвались на шлях, что вел на север, пробились, разбрасывая людей. Венеда шла галопом, пока отряд не исчез с глаз. Потом придержала коня; к счастью, Берника не хотела никуда убегать, шла вслед Чамару. Замедляла шаг вместе с ним.
– Якса, как ты?
– Больно, мама. Как же больно.
Она придержала коня еще сильнее, приобняла мальчика. Поцеловала. Проверила ребра. Целые. Мальчик трясся от боли, жаловался, но она не дала ему расклеиться.
– Ты должен быть как отец!
– А где папа?!
– Твой отец убил! Убил кагана хунгуров. Самого… главного. Нету его.
– Я тоже, – простонал он. – Тоже убью, мама…
– Убьешь! Точно убьешь. А пока что – стисни зубы и держись. Мы должны ехать.
14
– Преподобные милостивые покаянные братья! Отворите ворота! Заклинаю вас именем Праотца и милосердием Ессы.
В грязном, порванном платье, в мокром насквозь плаще, она стучала в ворота пустыни в Могиле, словно кающаяся грешница, которая хочет посвятить остаток жизни божьей службе. За ней стояли измотанные, худые, исходящие паром кони и спящий, почти падающий с ног Якса.
– Если не мне, то отворите хотя бы ребенку!
Одинец возносился над ней, словно недоступное гнездо. Посаженный на серых скалах, огороженный стенами, будто замок, хотя самой уже высоты шпилей хватало, чтобы отвратить врага. Хунгуры могли его обойти, омыть, словно морская волна. Но захватить – никогда!
Стучала она с отчаяньем. Опускались мокрые сумерки, темнота ложилась под стройными соснами и густыми елями, собиралась внизу, в ярах и долинах, откуда доносился шум потоков. Венеда била в ворота так, что стесала себе ребро сжатой в кулак ладони. И – ничего.
Ворота молчали, хотя где-то высоко в пустыни горел свет. Она закричала, забрыкалась, почти завыла.
И вдруг щелкнул засов. В окованных железом воротах открылось зарешеченное окошко. Мелькнул капюшон покаянного брата; она видела только две дыры на месте глаз.
