– Можно.
– А поиграть? – спросила вдруг Селенэ. – Нам нужен третий для игры в городки. Джочи болеет, лежит в юрте.
Булксу рассмеялся, осмотрелся и вдруг схватил веревку, взял в руки нож, перерезал петлю.
– Поиграть? Играйте. Он наш, не сбежит. Иди, Могке, ударь его, укрепляй тело и душу.
– Он же связан, – жалостливо вмешалась Селенэ. – Связанного нельзя бить!
– Это не хунгур. Ты можешь сделать с ним, что захочешь, только бы он оставался жив. Иди, поиграй, покажи мне силу, пусть он почувствует боль.
Булксу поставил сына на землю, а Могке сразу пошел к Яксе. Пнул его – исподтишка, быстро, больно, как только мог сделать малец его возраста. Якса перевернулся на бок, с руками в колодках. Застонал, кровавая пена выступила у него на губах. Так и лежал с закрытыми глазами.
– Играйте. Только никуда не уходите! – рассмеялся Булксу.
– А он не убежит?
– Тут всюду стражники. У него нет сил, да и куда бы ему бежать!
Могке наклонился над Яксой. Заглянул ему в лицо, обошел, потыкал палочкой, которую поднял с земли.
– Смотри, – крикнул он сестре. – Он выглядит как сын козопаса! Словно всю жизнь под скотиной лежал! Грязнуля, фу! Смердит! Все лендичи – трусы и смердюхи. Папа говорил, что они не умеют сражаться.
Селенэ наклонилась над едва живым мальчиком. И вдруг, не пойми отчего, погладила того по щеке.
– Оставь! – сказала девочка. – Он едва живой. Наверняка через многое прошел. Как тебя зовут? Как?
Мальчик поводил за ней глазами, но было понятно, что он не понимает. Потому она приложила ладонь к груди и сказала одно слово:
– Селенэ!
Незнакомец открыл рот и что-то с трудом прохрипел. Но это был не голос.
– А ты? – указала она на пленника, похлопала его по голове. – Тебя – как?
Он застонал, но ничего не сказал. Словно бы дурное время связало ему язык. Он с трудом повернулся, передвинулся, но хотя сидел, не сумел даже лечь – потому что тогда уперся бы в землю колодками, а те – давили ему в шею и в запястья. Потому мальчик только стонал.
– Сыграешь с нами? – спросила она. – Сыграешь?
Он показал глазами на колодки, встряхнул ими.
– Болит? Бедненький…
Могке бегал вокруг них, пытался палкой бить Яксу, потом ткнул той ему в глаз. Селенэ отогнала брата, как приставучего слепня. Сердце ее колотилось.
– Могке, успокойся, поиграем вместе, хорошо?
Мальчик вдруг остановился и закивал.
– Но он связанный.
– Он не станет играть, потому что ему больно. Давай его освободим.
– Отец нас прибьет! Хочешь познакомиться с нагайкой Онгаса?
– Онгас спит, упился кумысом, рабыня отгоняет от него мух. Пойдем, поможем ему, только на время. Потом наденем назад.
– Нет! Я не хочу!
– А играть хочешь? Ты скучал целый день, с самого утра.
Вдруг он кивнул.
– Но не здесь. Пойдем за юрту.
Якса едва мог идти, падал, хромал, шатался из стороны в сторону. Они едва-едва удерживали его на ногах; Селенэ взялась за колодки (поняла тогда, насколько те тяжелы). Провела его за юрту, на кучу сена около ограды из жердей.
Селенэ заколебалась, но… потянулась к железному шкворню. Некоторое время боролась с ним, пока не зашипела от боли, но вынула шкворень из петель.
– Могке, проверь, не смотрит ли кто.
Мальчик развернулся на пятке, выглянул за шатер, вернулся, поджимая губы. Она же успела развести деревянные рамки, освобождая Яксе руки и шею.
– Потом придется снова это надеть! Когда закончим играть. Не убежишь?
И тогда мальчик вдруг сложил израненные руки, почти лег и поцеловал ее ладонь. Заплакал. Так страшно и жалобно, так тихо, что она не знала, что и делать.
Просто прижала его, гладила по встрепанным волосам, как Могке, когда его пугали ночью стоны рабов, жертвуемых Таальтосу, – или когда ему мерещилось, что гонится за ним свежесрубленная голова раба, прицепленная к Древу Жизни, катится, выкрикивает злые слова. Как она усыпляла его, когда дым из костра ел глаза или выл ветер.
И Якса опустил голову. Сполз по ее груди. Миг – и он уже спал в сене, уткнувшись головой в войлочное одеяльце, что она принесла сюда, чтобы было где играть с Могке.
Селенэ хотела его разбудить, но он не реагировал. Могке ударил его палкой.
– Раб! Мы должны были играть! Не спи! Запрещаю тебе!
– Тише, он сейчас встанет! Беги, – показала она на юрту, – принеси кости и ножик. Я все разрисую.
Когда он побежал, она встала и подошла к юрте. Палкой, которой он чуть раньше бил Яксу, девочка нарисовала в пыли городки, в том месте, где не было травы.
И когда выпрямилась, взглянула на то место, где спал пленник – и замерла. Плед, разложенный на сене, был пуст. Якса исчез.
Она тщетно осматривалась, нигде не было его видно! За жердями ограды бродило плотное стадо овец, лениво жуя траву. Куда же подевался этот мальчишка? Может, спрятался среди животных?
Но дальше, за стадом, стояла стража. Она увидела дядю Тормаса, который ехал верхом, разгоняя овец, осматриваясь, что-то ища на земле. Он… он бы увидел беглеца.
Вдруг Тормас поднял взгляд – прямо на Селенэ. Девочка побледнела, чувствуя, что он может обо всем догадаться.
Так где же Якса? Она чувствовала, как у нее сжимается сердце. Отцу это не понравится. Всю вину он припишет ей – и будет прав. Могке тоже свое получит. Будет беда, нагайка, вырванные волосы и даже… Может, ее даже затянут на мужскую половину, как Нианну, и придется страшно стонать, как той, когда на нее лягут…
Она замерла. А позади, в ауле, заиграли рога, забили барабаны!
21
С писком костяных свистулек, с клекотом колотушек, с басовитым грохотом боевых барабанов в аул прибыл Тоорул, сын Горана Уст-Дуума, победителя Лазаря и Лендии. На белоснежном коне, в золоченом панцире, с лицом, скрытым за заслонкой кожаного шлема. С отрядами стражи – дневной и ночной, с шаманами, людьми двора. А когда он сходил с коня, то опередили его слуги, раскладывающие в том месте, где он должен был принимать почести, шкуры горных волков и золотых лам.
Тоорул шел – высокомерный, спокойный, одинокий. Ступил на меха, взглянул вниз; его ждал весь аул, Булксу стоял, коленопреклоненный, с головой у земли.
– Булксу Онг, хозяин степного клана Секелих, я прибыл к тебе с миром. И спрашиваю: есть ли у тебя, что ты обещал? То, за чем я послал тебя в Лендию как верного пса?!
– Весь аул бьет тебе челом, о великий! – поспешно заговорил хунгур. – Все эти дни мы были как твои верные псы, как лучшие кони, мчались мы, как ветер, чтобы выполнить волю великого кагана.
