– Юношич, молодой, темноволосый. Единственный сын Вояна. Ступайте к нему и передайте кое-что от меня…
Она поднялась на цыпочки и медленно поцеловала Бранко в щеку. Он печально улыбнулся.
– Говори, девушка.
– Скажи ему, прошу, что я буду… буду…
4
– Будет ждать тебя вечером в старой халупе под лесом, на старом луге вашего отца, – повторил незнакомец. – Нынче вечером, едва только солнце опустится к деревьям…
Юношич не стал ждать, пока человек с рыжей бородой передаст ему все послание. Сердце ударило, словно молот. Халупа… Халупа, стучало в его голове, возвращалось, упорно, словно овод. Он не стал слушать дальше, просто развернулся и побежал. Выскочил из отцова дворища, за оградой Микулы повернул влево, на осенние серые луга.
Бежал, мчался. Перескакивал через плетни, несся по свежевспаханному, изрезанному сохой, битому мотыгами полю.
Задыхающийся и потный, потому что осень была жаркой, перепрыгивал он межи, миновал отару овец, двух худых мохнатых коровенок, что паслись на непользованных нивах. Солнце уже закатывалось, круглый красный диск касался деревьев…
Увидел Любку пред самой хижиной. Слыша его хриплое дыхание, она оглянулась; непросто было понять,
заглядывает ли она внутрь, а может, и вернулась, заметив, что кто-то притаился там в сене. Смотрела на него, удивленная, улыбалась, протягивала руки.
Он не пал ей в объятья, хотя встречались они вот уже три месяца. Просто отгородил ее своим телом от хижины.
– Юношич, любимый. Ты летел ко мне на крыльях, как поветрун.
– Ладно! – выдохнул он. – С тобой все в порядке?
– Я встретила в селе хунгуров, но мне помог Бранко, их раб. Пойдем, любимый, в хижину.
– Никуда мы не пойдем! – проворчал он. – Возвращайся в село, я тебя провожу.
– Почему? Что с тобой? Ты какой-то… зачарованный.
Она протянула руки, обняла его, но Юношич не поддался.
– Пойдем, – схватил он ее за руку. – Нынче плохой день. Еще и Халь взойдет.
– Пойдем, куда всегда, – теперь она пыталась взять его за талию, улыбалась, вела к хижине, но Юношич был быстрее – снова заступил ей дорогу.
– Ты вернешься со мной. Не время для любовей. Не тот час.
– Ты спрятал что-то в хибаре, да? Потому ты такой… странный?
– Пойдем в Дубно. Не сердись, я все тебе объясню.
– На меня нынче напали хунгуры. В селе! – крикнула она. – Как и ты, загородили мне дорогу. Не хочешь – так ступай себе! Я сама пойду.
Вдруг развернулась и двинулась в сторону села – быстро, решительно, злая и согбенная. Он догнал ее, хотел схватить за руку, но она вырвалась.
– Любка, не уходи! Не сердись… Я… – Он уже не находил слов, но нельзя же было выдавать тайну.
Ах, если бы он только мог ей признаться, как крался сюда с едой и лекарствами. Рассказать, что приходил все те дни, пока хунгуры стояли в селе…
– Любка, я люблю тебя, погоди!
Она с силой оттолкнула его, побежала. Он снова ее догнал.
– Уходи! – крикнула она. – Оставь меня! Знаю, тебя другая ждет! В той хибаре! Оставь меня! Оставь!
Он замедлил шаг, поскольку почувствовал гнев. Смотрел, как девушка бежит в белой, обшитой по подолу камизе, как изящно, будто лань, движется лугом.
Какое-то время он не знал, что и делать. Снова оглянулся на убежище Навоя, а потом помчался за девушкой.
5
Она неслась, от злости не разбирая дороги. Юношич. Юношич! Он так был ей нужен, она так старалась выбраться из дому, из-под чуткого ока отца. А он…
Она замедлила бег, задыхаясь. Была уже у села, и, сказать честно, сама не знала, зачем пошла полями вокруг Дубна – там, где светлыми пятнами серели уже два дня как расставленные юрты хунгуров. Смотрела на них, почти не думая о пришлецах, все еще злясь на парня. На дороге стоял старый, плетенный из веток хлев, куда во время морозов загоняли животинку. Кривой, кособокий. Она встала рядом, глядя на погруженный в сумерки лагерь, на дымы от костров, что лениво
ползли над землей. Ей сделалось холодно, а гордость и злость начали потихоньку отступать.
И тогда она услышала хруст сухих стеблей за спиной. Улыбнулась легонько; знала, что он придет. Медленно начала поворачиваться, и вдруг кто-то схватил ее за руки, выкрутил…
– Юно… Не так сильно!
Но это был не Юношич! Она почувствовала вонь шкур и жира, лошади и грязи. И увидела перед собой перекошенное, злое лицо Югуна!
– Кто у нас тут! – процедил он и толкнул ее к стене, прижал так, что она вскрикнула. – Надо же, сама ко мне пришла, моя красавица! Вот же мне повезло!
– Югун, отпусти меня! – Она билась в его хватке, пыталась вырваться. – Не обижай меня! За что…
Он отпустил ее, но тут же перехватил за талию левой рукой. А правой потянулся к груди, схватил, придержал, ощупал болезненно.
– Ты моя! – Она чувствовала его горячее дыхание. – По праву крови и собственности. Ну, не убегай, ничего с тобой не случится!
Ей почти удалось вырваться. Задергалась, в приливе отчаянья принялась бить его кулаками по лицу и плечам. Он только смеялся. Наконец схватил ее правой рукой за глотку, левой ударил по щеке.
Она пискнула, голова ее мотнулась так, что из глаз посыпались искры. У невысокого коренастого хунгура была медвежья сила.
И тогда грянул гром. Кто-то вдруг возник за спиной у Югуна, дернул его за плечо.
– Оставь ее! Ну, кому сказано!
Он ударил хунгура по голове кулаком, добавил раз, другой, потом пнул, так что Югун согнулся пополам, отступил, но не упал.
Юношич! Злой, он напирал, бил, лупил, несколько беспорядочно, как в сельской драке, а противник только сжимался, словно побитая собака, защищая голову в колпаке согнутой в локте рукой.
И вдруг ответил. Рванул с места, будто кабан. Ударил кулаком в живот Юношичу. Парень полетел назад, упал, вскочил, и тогда Югун начал бить сам. Короткими, быстрыми взмахами рук. Сперва в челюсть, так что голову молодого развернуло набок, потом в подбородок и в глаз. Лупил с такой яростью, что Юношич начал всхлипывать.
Когда тот упал, хунгур прыгнул на него обеими ногами в кожаных сапогах на плоской подошве, принялся пинать, раз за разом, хрипеть, будто бы давился безумием и гневом.
Любка кричала. Орала так, что, пожалуй, слышно ее было не только в селе, но и в ближайшем око´ле. Хотела броситься на помощь Юношичу – не могла, страх сковывал ее чувства.
На крик к ним быстро приблизилась группа огней, каждый из которых оказался факелом. Из лагеря набежали хунгуры и их рабы. Со стороны села – свободные и пахари, потом смерды с дрекольем, оглоблями и цепами. Бранко и двое хунгуров сразу оттянули Югуна от Юношича; Микула и еще один кмет склонились над юношей, принялись его трясти, кто-то принес воды в ведерке.
