– Да-а-альше! – шептал Шепот. – Подлейте семени мести. Я его посеял на ваши молитвы, пусть растет!
– Чего ждете?! – пробормотал Хамжа. – Отдайте от своей жизни.
Плонек был первым – склонился, надрезал руку тем самым ножом, которым приносил в жертву корову, стряхнул дождь кровавых капель на сломанный сухой бук и на землю рядом с ним. А потом подходили по очереди – мужи, жены, девки, отроки.
Воян не стал приносить жертву. Никогда не верил Волосту. Только смотрел из-за спин и плечей остальных на обряд. И затрясся, когда сквозь листья и мох выстрелил вверх и развернулся едва видимый белый колышек, словно растущий гриб, словно корень, протыкающий почву. Но пока что был он словно обещание роста, зачин грядущего дерева и дела. Мести хунгурам. Свободы.
– Поливайте его кровью, следите за ним. Давайте ему жизнь, – шептал Волост. – Ждите и готовьтесь. Он вас избавит. Храните добрые мысли.
Этот шепот, вдруг заглохший, пронзил Вояна дрожью. И володарь вдруг понял, что ему некуда идти. Сбор сожжен, сад Праотца – вырублен. Инока-садовника зарезали хунгуры во время налета. Кого ему просить? Кому молиться? Оставался только лес.
Волост замолчал. Больше уже не говорил. Хамжа торжествовал. Остальные стояли, тяжело дыша.
Свершилось.
11
– Любка, прости, не держи на меня зла!
Светлая голова девушки молча исчезла в окошке дома. Юношич вздохнул. Подбросил на ладони камешек, а потом кинул его, попав в деревянный ставень. Раздался тихий стук, но Любка не показалась.
– Прости, прошу тебя! – чуть ли не застонал он. – Утихомирь свой гнев.
И наконец добавил, совершенно уже в отчаянье:
– Я все тебе объясню. Любка!
Юношич мог стоять так до самого вечера. Она не появлялась. Не знал, в хате ли она или прячется за стеной и слушает с женской мстительностью его пустые крики.
Он сжал кулаки и ушел. Прошел между избами, миновал хворостяной плетень Плонека, еще одно подворье, а потом услышал тихий стук копыт. Небольшой буланый конек обошел его слева. Хунгурский всадник; в деревянном седле сидела девушка, та самая, которую он видел раньше рядом с Югуном и Тормасом. Высокая для степной девицы, в меховом, опадающем отворотами на спину колпаке, из-под которого свисали длинные черные косички. Глаза ее были раскосыми, лицо же – вовсе не беленое, как у дочек и наложниц багадыра, обветренное и обожженное солнцем. Улыбка ее показалась ему злой, а намерения – подлыми. Особенно учитывая, что в руке она сжимала свернутую, со змею толщиной, нагайку из черной кожи.
– Эй! – сказала она. – А ты выкарабкался, парень.
Юношич взглянул вокруг, но ничего не ответил. Синяки и правда уже сошли, шрамы заросли, а ребра, к счастью, сломаны не были. По крайней мере так утверждал овчар из аула, которого Тормас прислал в приступе милосердия и доброты, наверняка за хорошо собранную дань.
– Ничего не скажешь? Жуть, какой ты мрачный.
Он молча кивнул и пошел, отвернувшись, потому что, честно говоря, просто не знал, что сказать.
– Эй, не отворачивайся, когда я с тобой говорю! – пригрозила она. – Я все расскажу отцу и…
Он только ускорил шаг.
– Невольник! – крикнула она. – Стой! Кто ты такой?! Лендич – раб хунгурский!
Юношич остановился и обернулся. Посмотрел на нее – вот она, злая, лихо сидит в седле, вертит в руках кнут.
– Да кричи ты хоть так, чтобы эхо отражалось от Круга Гор, – сказал он, – я все равно не стану тебя слушать. Хочешь – возьми своих братьев, пусть они меня зарубят, растопчут лошадьми, но я все равно не стану бить тебе челом. Я свободный человек.
Она размахнулась кнутом. Медленно и не слишком-то сильно – он ее опередил. Когда кнут падал на него, развертываясь, он протянул руку, позволив нагайке окрутиться вокруг запястья.
И потом – дернул.
Она такого не ожидала. Вылетела из седла; с коротким криком упала в песок и пыль дороги, перекатилась на спину, лежала, не говоря ни слова.
Юношич стоял с колотящимся сердцем. Сам не знал, что с ним происходит, а прежде всего – что делать: убегать или, может, помочь ей? В голове промелькнуло: если с ней что случится, Тормас не простит этого ни ему, ни селу, а особенно – отцу. Он медленно подошел, наклоняясь, испуганный, протянул руку и…
Она вдруг рванулась, вскочила, хватая его за шею, притянула, пока он не свалился на нее боком, почувствовав ее тело под мягким, обшитым мехом кафтаном; твердый, тугой лук врезался ему в правый бок.
Хунгурка притянула его ближе, поцеловала в щеку. Отпустила и… засмеялась! Смеялась все громче, а веселость ее пугала Юношича больше, чем свист нагайки. Он вскочил, вырвался из ее рук.
– Куда?! – крикнула она. – Останься! Юношич!
Не слушая ее, он развернулся и сбежал между плетней Дубна, спотыкаясь о корни и камни, поскольку мчался, словно обезумев, не оглядываясь.
12
– Что ты наделал? Что натворил? – почти кричал володарь на Юношича. – Зачем ты зацепил дочку багадыра? Свалил с коня?
– Не я, она первая, – проворчал Юношич. – Ничего тут не поделаешь, если вы верите псам из степей больше, чем собственному сыну.
– Она жаловалась на тебя Тормасу!
– Да-а? И что говорила? Что я на нее напал? Пусть ищет себе жеребчика из своего табуна.
– Что ты тут придумываешь?
– Это она на меня напала. Проклятая! Унизила, рабом назвала! То, что палатин приказал нам принимать зимой этих шавок, не означает, что они могут приказывать нам, словно господа смердам!
– Молчи! Твой глупый бунт стоил нам двух лучших овец и три гривны железа, чтобы успокоить Тормаса!
– Если ты трус, то предпочтешь бить челом и платить вместо того, чтобы сражаться!
– И с кем мне, дурень, сражаться? С целым аулом? С ордой? С каганом? Одному, потому что эти глупые кметы уже позабыли, с какого конца нужно держать копье?!
– Если бы ты только попытался. Один-единственный раз! Ты сам когда-то говорил: мы лендичи из Старшей Лендии. Мы не преклоняем коленей!
– Выплюни эти слова, или я откажусь от тебя как от сына! – крикнул Воян. – Посмотри-ка сюда, молокосос! Посмотри на мою гордость и честь!
Одним движением он сбросил со спины плащ, так резко, что сломалась и полетела в грязь и навоз застежка. Дернул обшитый тесьмой край рубахи, задрал ее. И вдруг открыл на теле то, чего сын его никогда не видел, что отец тщательно прятал от мира. Белесый шрам, пересекающий бок чуть повыше бедра.
– Я тоже был на Рябом поле, – прохрипел он. – Вместе с другими, мелкий володарь в свите лендийского рыцаря. Не посвященный в рыцари оруженосец. И я тоже не преклонял колени. Видел поражение больших господ, жупанов и палатинов. Смерть короля Лазаря, который не желал бить челом перед каганом. И который потерял королевство. Все, что собрали предки: Старшую и Младшую Лендию, Дреговию, Монтанию, Подгорицу. Все, что имел, чем он владел, что было его наследием.
