– Багадыр! – простонал чей-то голос. Толпа колыхнулась, кто-то крикнул, указал пальцем. Юношич протолкался наперед, ближе ко всей сцене. Должен был видеть! Рассмотреть! Стать свидетелем. Случилось!
Бранко ничком рухнул к ногам хунгура.
– Багадыр! – завопил он. – Я ем твое дерьмо и пью твою слюну. Чувствую на вые твои ноги. Бью тебе челом. Багадыр, не отворачивайся от меня, червя!
– Говори смело!
– Там, – указал Бранко себе за спину, – на старых пастбищах, там, где сходятся они с лесом, там… В хижине. Кто-то там прячется. Я слышал ночью разговоры. О, багадыр, проверь эту хибару, молю! Это его оружие.
– Югун! – захрипел Тормас. – Бери пятерых своих. Ты, раб, побежишь с ними. Поезжайте туда, а кони пусть хоть пеной изойдут! Не останавливайтесь, пока не сдерете шкуру на стопах. Мы подождем. Стойте, лендичи. Кто двинется – почувствует на шее кнут, а в сердце – стрелу.
Поднялся шум и гам, когда хунгуры брали лошадей и поворачивали на запад, лупили со свистом нагайками, гнали по полям за село, прямо на пастбища, где все еще ходили ленивые мохнатые коровы.
Всадники переполошили их свистом кнутов, скотина побежала на север, к лесу, огородами и свежевспаханными полями, разваливая хворостяные тыны и засеки. Кто-то кричал в толпе, какой-то селянин бросился в ту сторону, а за ним, как злая тень, помчалась рогатая фигура на коне.
Свист, нагайка бьет сверху, опрокидывая свободного на землю! Второй посвист, селянину добавляют, прибивая голову к засохшей траве. Третий посвист – брызгает кровь – ремень вьется, словно летящая змея, заставляя вернуться нескольких побежавших было селян!
И больше никто и носа не высовывал из толпы. Свободные селяне только сжимали от злости кулаки.
А вдали застучали барабаны. Раз, второй, третий. Юношич слушал их со страхом. Навой! Как это случилось? Бранко выдал. Должен был ждать еще целый день. А может, уцепился он за эту последнюю мысль, может, сарай пуст?
Барабаны приближались. Грохот копыт, крики хунгуров. Через луг, перескакивая через межи, летели галопом коренастые невысокие кони.
Что-то сжалось в животе у Юношича, переломило его напополам, когда он смотрел на это. Один из хунгуров волок за собой на веревке покрытый грязью человеческий мешок. Задевал им за тыны, корни, кусты и сухие сорняки. Нечто, в чем с трудом можно было увидеть человеческую фигуру, ударялось о камни, шло юзом, оставляя борозду на мокрой земле.
Тяжело дышащие хунгуры Югуна как вихрь ворвались в человеческий круг у дуба. Спрыгнули с коней, двое быстро подскочили к приволоченному мешку. Рывком подняли его на ноги, больше похожего на грязевого идола, чем на человека, в драной, кусками отлетающей стеганке, покрытого кровью, без панциря: хунгуры наверняка содрали тот как трофей. Рыжие волосы были залеплены грязью, нос перебит, но глаза смотрели гордо и высокомерно.
Его бросили к ногам багадыра, прямо в грязь, на обугленные кости и останки жертв, приносимых Древу Жизни. Никто не протягивал к нему руки, но Навой не ждал, пока начнут его пинать или унижать. Раненый перевалился на бок, скорчился, сжался. Но как-то поднялся, покачиваясь, с лицом, облепленным пеплом, и из-за этого еще более враждебным. С руками, связанными перед собой.
Югун кинул рядом с ним щит с белым безголовым конем, вставшим на дыбы. Посмотрел отцу в глаза.
– Это один из Проклятых! – прошипел он. – Вот!
Пнул Навоя с размаху, рыцарь упал, но не на колени. С трудом поднялся снова, Юношич увидел, как он закусывает до крови губу.
И вдруг кто-то схватил парня за плечо. Держал, словно клещами. Он посмотрел, не оборачиваясь, увидел исчерченную шрамами руку отца. Никаких слов. Прикосновение и хватка. Как сталь…
– На колени, раб! – прорычал Тормас. – Бей мне челом!
– Тебе придется сломать мне ноги, хунгурский пес! – холодно ответил Навой. – Только так я тебе поклонюсь. Вот тебе, бью челом!
И вдруг плюнул: далеко, прямо в лицо большому хунгуру, покорителю, захватчику, для которого ставили богатые юрты, кому продавали овец и скот, отдавали прекрасных, словно роса, девушек.
Югун аж зубами щелкнул, свалил рыцаря вторым пинком. Подскочил к нему и принялся с яростью бить и топтать, пока Тормас не остановил его поднятой рукой.
– Хватит. Поднимите его.
Югун и Джочи – вечно, казалось, рассеянный – подхватили рыцаря с земли. Лицо того перечеркивала струйка крови, но глаза все еще жили.
– Горделив ты, лендич. Не знаешь, что тебя ждет.
– Ты никогда не убьешь меня до конца, пес! Давай, зарежь – и я упокоюсь в Короне Гор, в вечном сне рядом с моим королем, и стану ждать вместе с остальными, пока Есса даст знак. И тогда мы сойдем с гор и выбьем ваше племя до последнего человека! И отгоним вас за горы, на Большой Угур, как вы его называете, в степь. И не останется от вас ни следа, проклятые язычники, сыны Волоста и дикой шлюхи.
Тормас поднял свернутую нагайку, хотел приподнять той голову Навоя, но не сумел.
– Твой бог умер. Мы выбили его вместе с иноками и господами. Он погиб в пламени сборов и пустыней. Лучше подумай о смерти, лендич. Скажи, кто в селе тебе помогал, и смерть твоя будет легкой, как падение листка с ветки.
Юношичу сделалось дурно, холодно и тошно. На один миг время остановилось и застыло, юноша ничего не чувствовал, кроме пальцев отца, что судорожно вцеплялись в его плечо. И только эта хватка удерживала его на поверхности, от того, чтобы застонать.
Он увидел устремленный на него взгляд Навоя, его твердые, холодные глаза, в которые смерть заглядывала столько раз, что уже навсегда там отпечаталась. Услышал голос:
– Никто ко мне не приходил. Селяне слишком трусливы и боятся Проклятых больше, чем вы.
– Смерть! – сказал Тормас. – Тебя принесут в жертву. А твоя голова расцветет на Древе Жизни.
– Дай мне меч, пес, и я покажу тебе, как умирает благородный лендич.
И вдруг раздался грохот колотушки, вращаемой на палке. Это пошевелился шаман – повел вправо, влево остроконечной головой, подпрыгнул, принялся притопывать.
– Таальтос! – кричал он. – Отдадим его Таальтосу! Ради прорицания о будущем аула! Вы обещали мне пленника, багадыр!
– Так и будет, – сказал Тормас. – Отдайте его Таальтосу! На дерево!
И вдруг все вокруг – Югун, Джочи, рабы, слуги и родичи – бросились на Навоя. Рыцарь хотел еще защищаться, свалил на землю Бранко, сбросил с себя хунгура в остроконечном колпаке, но пал, придавленный людской кучей. Его поволокли к дереву, кинули спиной на твердый ствол.
Югун первым вскинул руку с кривым кинжалом. Махнул им и воткнул Навою в ладонь, пришпилив ту к дереву. В лесу воздетых рук блеснул еще один клинок. И еще один, и еще!
Навой хрипел, но не кричал, не давал знать, что ему больно, когда прибивали его к дереву. Ножами, кинжалами. Железными острыми гвоздями, заколачиваемыми деревянным молотом.
