– Проклятие на ваши головы! – рычал лендич. – Я за вами вернусь! Мои други вам отомстят!
А когда они отступили, шаман крутанул трещоткой.
– И стало так, словно Небо очистилось от туч и показалось солнце! – заговорил он распевно. – Так, словно река очистилась ото льда и показались ее воды. Мы, люди Даркана Тормаса, даем тебе жертву, о великий, недостижимый Таальтос! Чтобы ты помогал нашему роду, чтобы умножал наши стада овец и табуны лошадей. Чтобы сделал плодородными лона наших жен. Чтобы мы, при помощи Земли и Неба, благословенные всесильным Небом, ведомые Матерью-Землею, сделали пустой грудь наших мстительных врагов и вырвали им печень! Тебе мы бьем челом, пред тобой преклоняем колени!
И вдруг он свалился головой на восток, принялся ползать, бить поклоны туда, откуда прибыли орды. Где далекой синей чертой над лесами и борами вставали рваные вершины Круга Гор. Где начиналась степь, угур без конца, увенчанная синим куполом неба.
– Боже! – рыкнул рыцарь. – Прежде чем я умру, еще зазвенит мой меч! Еще сорву свежие лавры себе на могилу!
– Таальтос! – пели хунгуры. – Прибудь за жертвой.
Установилась тишина, в которой только Навой, распятый на дубе, подрагивал и хрипел. Лендичи затряслись, осматриваясь. Что-то висело в воздухе, словно близящаяся гроза. Полумертвый Юношич почувствовал вдруг, что явился сюда некий дух, что, быстрый и ловкий, словно жеребчик, он кружит вокруг собрания. За спинами конных хунгуров, что охраняли людей из села. Полями и загонами, вокруг дуба.
И вдруг это услышали все: стук копыт. Что-то прилетело сзади, пронеслось между юртами. Кони кочевников вдруг принялись рвать узду, стричь ушами, крутить головой в беспокойстве.
Топот копыт усиливался, словно метался вокруг них невидимый конь. Но ничего не было видно. Шаман вскинул голову, прислушиваясь. И вдруг его лицо посерело, будто пепел. Он вскочил, закрутил, словно обезумев, колотушкой.
– Это не Таальтос пришел! – завопил шаман. – Злой Каблис кружит вокруг нас! Близится! Соединимся же в круг, чтобы не впустить его ко святому древу!
– Хватайтесь за руки! – крикнул Тормас. – Держаться вместе, не позвольте…
Впустую. Поскольку они услышали, как топот усилился, ускорился, приблизился. Что-то ударило в толпу, сбивая их с ног, разбрасывая жен и мужей, валя на землю хунгурского воина вместе с конем: воин упал, откатился в сторону, крича от страха. Юношич увидел, как в грязи и пепле, на останках жертв, что лежали вокруг ствола, появляются отпечатки копыт, как приближаются к дереву. Хунгуры орали, бегали по кругу, размахивая руками.
Вдруг дух ускорился, помчался в сторону дуба так, что из-под невидимых копыт полетели комья земли, словно град падая на головы селян. Посреди смятения и криков Юношич не прикрыл глаза; до конца, до последнего момента он смотрел – или, скорее, представлял себе, – как демон Каблис или другой какой бес в хрусте костей под копытами достигает дуба, мчится на распятого, окровавленного Навоя. Врезается в дерево!
Он почти услышал, как зубы чудовища с хрустом, будто железный волчий капкан, сомкнулись, вырывая душу рыцаря из его груди. Как невидимый конь понесся дальше; услышал стук его копыт по дереву, будто злой дух бежал по шершавой коре… под землю.
Громыханье шатнуло землю, встряхнуло корни деревьев, словно Каблис несся туда, где пребывают проклятые, в подземное царство мертвых.
И в тот же миг хунгуры обезумели. Кружили без цели на лошадях, размахивали руками, кричали, падали ничком и били челом злому духу. Хватались за сабли и кривые ножи. И только один человек оставался спокоен среди всего этого замешательства. Навой стоял, приколотый к дубу, бледный, закрыв глаза. Он ушел, а Юношич почувствовал странное облегчение: это наконец-то случилось.
В этот миг селяне могли бы наброситься на хунгуров. Смели бы их, как стадо вепрей, перебили бы палками и жердями, выдернутыми из тынов. Не хватило им воли и силы. Лендичи стояли, немые будто бараны, плененные, лишенные воли. Ни одна рука не протянулась к их захватчикам.
А Югун наконец-то совладал с беспорядком. Но не Тормас, который глядел на все это полубезумным взглядом, а лицо его наливалось краснотой. Его старший сын ударил по лбу ближайшего воина, принялся кричать, лупить остальных по согнутым шеям свернутой нагайкой, пока те не пришли в себя.
– Дурной знак! – завывал шаман. – Дурной знак! О-о-о, Отец-Небо! О-о-о, Матерь-Земля. Каблис пришел! Таальтос нас покинул! Аул погибнет! Мы все умрем, клянусь подземными богами.
– Заткнись, черная гнида! – рявкнул Югун.
Вырвал из рук шамана трещотку и раскрутил ее; раз, второй, третий, обрывая кутерьму неприятным стуком костей.
– Молчать! На колени, псы! – зарычал он. – Таальтос не пришел, потому что в вас малая вера! Вы сделались мягкими, как железо в огне, но я сделаю из вас настоящих воинов!
– Чего ты хочешь? – спросил шаман. – Ты не видел? Не слышал? Дурной знак!
– Мы принесем еще одну жертву, чтобы замолить Таальтоса! Возьмем его снова, выплатив дань крови во второй раз!
– Кому-у еще… дади-им… – хрипел Тормас. Лицо его побурело, он бессильно рвал на груди халат, словно бы ему нужно было больше воздуха.
– Этот несчастный лендийский раб не мог быть один! – крикнул Югун, поворачиваясь к собравшимся. – Он едва стоял на ногах. Кто-то ему помогал! Я уверен, что этот кто-то – среди вас, и вы мне все расскажете! – он взмахнул свисавшей из руки нагайкой.
Выи селян сгибались под его взглядом, колени обмякали, взгляды утыкались в землю.
– Тот, кто выдаст сообщников Проклятого, будет свободен от оброка! А его девки и жена – от услуг! Он еще и с подарками уйдет!
– Никто ему не помогал, багадыр, – неожиданно проговорил Пильча. – Мы все знаем, какая за такое кара, донесли бы.
– Если никто, то будешь ты! Давайте, вытягивайте его, живо!
Четыре хунгура бросились к свободному, схватили его за руки, за шею, за одежду. Возились, тянули его. А вокруг них вдруг сделалось пусто.
Юношич закусил губу. Что он мог сделать один, безоружный? Ничего! Совершенно ничего! Боги так хотели? Что за глупость.
Хунгуры смотрели бесстрастно. Шаман с вытянутым кверху черепом, дочки и жены Тормаса с размалеванными в белый цвет лицами; рожи нелюдей, без выражения, без тени милосердия, словно бы это их совершенно не касалось.
И тогда воздух прошил тонкий крик. Любка! Выскочила из толпы, побежала к отцу, сперва дергала Бранко и хунгура в стеганом кафтане, обшитом кожаной чешуей.
А потом метнулась к Югуну, пала на колени, принялась выть, кричать, бить кулаками в пыль под ногами, складываться в поклонах.
– Я знаю, я все скажу! – крикнула девка. – Это Юно! Юношич! Сын володаря! Я видела, как он к хижине ходил! Носил еду! Скрывал этого проклятого лендича!
Ее злой синий взгляд ударил в парня, как молния. Юношич ощутил холод, почувствовал, как сам он проваливается в яму, словно бы земля расступилась до Навии.
