– Он выйдет из другого! – крикнул Глеб. – Смотрите вокруг!
И вдруг он исчез – убежал! Погнал к лошадям! Оставил их!
– Гле-е-еб! – прохрипел Булксу, похожий на живой труп. – Убейте его! Давайте!
Сам схватил лук, натянул. Послал стрелу в чащу. Тщетно – витязь уже скрылся в лесу.
А из обомшелого ствола дерева слева тихо вынырнул широкий, толстый бес. Из другого ствола! Из другого раздвоенного граба, ровно как и предсказал убегающий Глеб.
Хунгуры с воплями разбегались; успели послать в цель только две стрелы. Углук кинулся на беса с саблей в руках. Кричал и выл, словно несся на коне по степи. Достал кривым клинком толстое округлое тело; с тем же успехом он мог рубить дерево – на коре возник лишь длинный узкий след. Безголовый великан ткнул хунгура в бок деревянными когтями, отбросил кричащего и истекающего кровью, и двинулся прямо на онемевшего Леля. У того из дрожащих рук выпал лук, глаза сделались круглыми, как луны. Лесной бес шел: жуткий оживший ствол, фигура, слегка похожая на человека; из языческих времен, когда испуганные волосатые люди в шкурах оставляли ему привязанные к деревьям жертвы.
Булксу послал стрелу прямо в верхнюю часть ствола, в утолщение, из которого вырастали две конечности толщиной с дубовые сучья. Лель заорал, развернулся, споткнулся и упал, прикрывая голову руками.
И тогда свистнула стрела. Раз! Воткнулась в спину деревянному чудовищу. Не такая, как раньше – потому что горящая.
Снова свист, удар. Пламя ползло по спине страшилища.
Третья стрела! Четвертая! Огонь охватил верхнюю часть беса, пламя поднималось все выше.
– Ты его не получишь! – завыл Булксу.
И прыгнул с саблей, становясь на дороге у создания.
Не пришлось. Бес запылал вдруг, словно высушенный ствол дерева, выстрелил искрами, дымом, жаром.
Тварь зарычала, прыгнула, помчалась между деревьями.
Позади стоял Глеб с луком убитого ранее Слоокария. Целился последней горящей стрелой.
– Убегайте! – крикнул. – Он вернется! Погасит огонь. К лошадям!
Бес с шумом мчался к лесу, разбрасывая искры и угли. Нырнул в деревья, оставляя после себя удушливый смрад. В воздухе звучал только жуткий стон раненого Углука.
Они не стали за ним возвращаться. Не остановились, пока не добрались до перепуганных, рвущих поводья лошадей, которых с трудом удерживал бледный Бортэ.
Они уже не оглядывались. Осталось их только пятеро, считая Глеба.
9
Он упал на дерево, ударившись о ветки, мало что уже слыша и видя. Просто чувствовал, как рушится, обдирая руки о шершавую мокрую кору. Как стукается обо что-то твердое, что прогибается под ним. Ногу прошила жестокая боль, почти отправив его в беспамятство. Он не знал, сколько так сидел – раскачивался с ободранным, прижатым к стволу лбом, в нескольких стопах над землей.
Снова левая сторона тела; уже пострадавшая, на всякое усилие отвечающая жаром муки. Левое бедро было пробито обломком ветки, что косо торчал вверх – сухим, старым. Не навылет, но застрял глубоко. Якса чувствовал, как из раны сочится кровь.
Он не высвободится, не сумеет, останется так, пока не победит его слабость, будет сидеть на ветке, с головой, опертой о ствол. Много лет спустя кто-то найдет его скелет, высушенный труп, чьи глаза выклевали птицы…
У него уже не было сил. Он буквально ничего не мог сделать. Не хотелось жить, не то что пытаться двигаться, дергать ногой, чтобы сняться с обломка, освободиться. Выжить.
Силы он собирал как последние капли крови – все в левую часть тела, в левую руку. Ухватился за сук, уперся в него, десницей искал точки опоры на стволе, потом пытался упереться спереди.
Шевельнулся, завыл от боли. Ничего не получится. Ослабленная шуйца, горячая и простреливающая болью, вообще не могла помочь телу. Конец, поражение.
А кровь медленно вытекала: кап… кап… кап… отмеряя последние минуты жизни.
Он потянулся к поясу и вынул нож. Попытается по-другому. Воткнет клинок в ствол, под углом, найдет точку опоры, повиснет на нем на двух руках…
Вынул нож, схватил трясущимися пальцами. Ткнул раз, другой, третий, вслепую, под кору, пока не почувствовал сопротивления.
Тогда повис всей тяжестью на роговой рукояти. Дернулся отчаянно.
Завыл. Как волк. Потом только рычал, потому что сил не осталось.
Все напрасно, пробитая нога была как в клещах. Нельзя было развернуть ее в сторону, потому что это означало бы нешуточные мучения, а острый обломок дерева разворотил бы ему тогда все мышцы. Может – так? Может, правой рукой за рукоять ножа, а левой – оттолкнуться от ствола?
Пошло, пусть даже ценой мучений. Нога шевельнулась, потекла кровь; он дернулся, как птица, забился.
Вдруг потерял равновесие и завалился на бок! Почувствовал, как что-то в прямом смысле раздирает ему бедро, и упал, развернувшись в полете, ударился спиной о мох – к счастью, с небольшой высоты.
Дышал.
Снова беда – почти поражение. Нож остался на дереве, высоко над головой. Он потерял последнее оружие.
А когда взглянул вправо, то увидел огромную белую башку с желтоватыми потеками. Пасть, наполненную торчащими, кое-где обломанными клыками, пасть куда и трое людей поместились бы: оскаленная, неподвижная.
Что он мог сделать? Просто улегся поудобней и ждал.
– Иди и возьми меня! – прохрипел. – И закончи быстро.
Но тварь ничего не стала заканчивать – и даже не стала начинать.
Оставалась неподвижной, с ощеренной пастью, спокойная, тихая, потому что лежала тут долгие годы, столетья, умерла эоны назад.
Якса наконец поднялся, едва живой. К старым ранам добавилась новая. Он перевязал бедро куском, оторванным от сорочки, которая уже уменьшилась до того, что едва прикрывала худой живот. Чтоб их всех бесы взяли, он не мог идти. Нашел раздвоенную ветку, подперся, захромал. Как-то да пошло. Скорее хуже, чем лучше.
Чудовище все еще смотрело на него неподвижным взглядом, слепыми дырами в черепе, погруженном в палую листву, обросшем диким хмелем.
Скелет был большим, длинным – тянулся огромный хребет, вздымались дуги ребер, короткие, едва видимые лапы скрывались в земле.
Змий. Древний владыка земли, король древних людей, во времена такие старые, что о них не писано было ни на пергаментных свитках, ни в кодексах. Века тьмы, когда подобные ему чудовища правили людьми как боги, пока против них не взбунтовался Доман и великие герои, выбив их вместе со змеиным пометом до последнего. В глазнице у чудовища занозой торчало копье, оплетенное колючей ежевикой. Слишком тяжелое для Яксы; оружие древнего богатыря, большое для обычного, слабого человека.
Якса же хромал дальше, упрямо, без передышек. Склоны становились все более пологими. Он покидал Круг Гор, опоясывавший Младшую Лендию с востока, спускался на равнины, в степи, что тянулись до самого горизонта, откуда годы назад пришел хунгурский потоп, перелился через перевалы, уничтожив рыцарей на Рябом поле и закончив резней под Вратами Монтании и над Санной, превратив свободных лендичей в слуг и рабов кагана. Дальше тянулась только бескрайняя степь. У подножья Круга лежали земли Подгорицы – небольшого вассального княжества, чьи господари некогда целовали перстни королей, принося клятву за клятвой, пока не пришла погибель. Это было небольшое, опасное, никчемное государство изгнанников и пастухов.
