«Ага».
Забавно, что все эти маленькие недопонимания развеиваются, только когда ты уже на глубине 800 метров под уровнем моря и спускаешься, будто на лифте, ровнехонько в рундук Дейви Джонса.
«Как только Биллингтон выключит гейс-поле, я смогу действовать по собственному усмотрению, – говорит Рамона, и я чувствую ухмылку на ее губах, не веселую. – Биллингтон еще об этом не догадывается, но он прогорел настолько, что его можно подключать к электросети и переименовывать в Альберта Фиша».
«Но ты не сможешь это сделать, если нас не распутают? А для этого нужен…»
Очередное озарение бьет меня каблуком между глаз.
«Да, для этого здесь Патрик. Ты же не думал, что кураторы из отдела D каждый день продаются миллиардерам, верно? Его контролируют даже жестче, чем меня».
И в этот момент я вижу гейс, который связывает ее с Черной комнатой, с демоном, которого они ей подсадили: яркий, как хромированная сталь, толстый, как балки моста, залог полного подчинения. Удостоверение Прачечной – паршивая штука (если попытаешься разболтать секреты – умрешь, причем не самой легкой смертью), но это куда хуже. Мы это делаем ради безопасности. А их подход – карательный. Если она просто задумается о предательстве слишком глубоко, Другой сорвется с цепи, и первое, что он сделает, это пожрет ее душу. Ничего удивительного, что она боится влюбляться.
Теперь я уже окончательно пришел в себя, мысли вертятся, как хомячок в колесе в клетке на конвейере, тянущем ее в пасть заводской щеподробилки: есть мысли, которые я отчаянно не хочу думать, пока я в голове у Рамоны и наоборот. С другой стороны, кое-что мне приходит на ум…
«Если Макмюррей работает с тобой, может, получится его убедить отдать мне мобильник?»
«А?»
«Ничего особенного, – объясняю я. – Просто если у меня будет телефон, я тоже смогу спастись. Ты же этого хочешь, правда? Когда мы вернемся наверх, вам с Макмюрреем нужно меня отсюда убрать как можно скорее. А я могу отправиться домой почти сразу после того, как получу свой телефон».
«Но сигнал с суши сюда не добивает», – замечает Рамона.
«А с чего ты взяла, что я собираюсь куда-то звонить?»
«Хм».
Минуту или две мы молча смотрим, как уходит вверх труба. Затем я чувствую, что она соглашается.
«Да, не думаю, что от этого будут проблемы. Слушай, просто попроси у него телефон. Ты ведь домой не позвонишь, так что можно тебе позволить запустить какое-то суперагентское заклятье».
Мне хочется одновременно обнять Рамону и пнуть под зад, чтобы не умничала. С другой стороны – у нее работа такая. Она и вправду роскошная, первоклассная супершпионка и убийца, а я – просто офисный очкарик, которого захватили с собой. Не важно, какого мнения обо мне Энглтон: пока что я могу только лежать и думать – об Англии – не говоря уж о… Тетрисе… на своем телефоне.
«Хватит. Не пытайся думать, обезьяныш, у меня голова болит, а мне нужно управлять захватом».
Обезьяныш? Ну хватит. Я посылаю ей образ золотой рыбки, которая бьется в луже у разбитого аквариума. А потом набираю в рот воды.
14: Дженнифер Морг
Мы молча спускаемся на придонную равнину и стараемся не пускать друг друга в свои мысли.
Спуск занимает не час, а втрое дольше. Мы надолго останавливаемся в батиальной зоне на глубине километра, где Рамона выполняет странные упражнения, которые должны позволить ей приспособиться к давлению. Ее суставы издают загадочный треск при движениях, и каждый щелчок вызывает укол боли. За пределами круга света – непроглядная темнота. Один раз Рамона отстегивается от кресла и подплывает к краю платформы, чтобы справить нужду. За ней пуповиной тянется шланг, подающий горячую воду в ее костюм. Когда она смотрит в глубину, ее глаза медленно приспосабливаются: я вижу на краю обзора группу красноватых точек. Здесь, внизу, с глазами Рамоны происходит что-то странное: будто хрусталики выгибаются, и она видит дальше в красной части спектра, хотя по-честному должна была бы ослепнуть. Судя по звукам, точки – это вяло светящиеся креветки, которые питаются крошками биомассы, опускающимися из более освещенных слоев, словно океанская перхоть.
Вода здесь ледяная: если бы у Рамоны не было подогрева в костюме, она бы замерзла насмерть, прежде чем успела бы всплыть. Она возится с парой вентилей у подбородка, и волна теплой воды омывает ей лицо и приносит легкий запах серы и машинного масла.
– Ладно, поехали, – бормочет Рамона, когда неприятный зуд у жабр спадает, и с легкой дрожью добавляет: – Если я здесь останусь надолго, я начну меняться.
Она снова пристегивается к креслу и переключает рычажок, чтобы продолжить спуск. После бесконечного ожидания раздается оглушительной звон, который вибрацией расходится по всей платформе.
– Ага! – Рамона оглядывается через плечо и видит, что ролики прошли выпуклость в трубе, на которой белой краской написано «100». – О’кей, пора замедляться.
Она нажимает на тормоз, и мы плавно минуем еще одну выпуклость с числами «90», затем «80». Это обратный отсчет в метрах, понимаю я, расстояние до чего-то.
Я чувствую, что Рамона удаленно двигает моей челюстью. Довольно неуютно – у меня во рту будто кто-то помер.
– Почти на месте, – говорит она технику, который сменил Биллингтона на время скучной части спуска. – Через пару минут должны встать на стыковочный конус. – Она чуть сильней нажимает на ручку тормоза. – Тридцать метров. Какая высота?
Техник смотрит на экран, которого я не вижу.
– Сорок метров над точкой ноль, сто семьдесят градусов на два-два-пять метров.
– О’кей…
Мы уже еле движемся. Рамона снова нажимает на тормоз, когда мимо проплывает метка «10». Тормоза усилены гидравликой – захват, на котором она сидит, весит как аэробус, и громадные ролики наверху скрипят и воют, сдирая краску с трубы и обнажая блестящий титанографит. (И здесь не поскупились: из этого материала обычно строят спутники и ракетоносители, а не буровые штанги, которые потом собираются распилить на части, когда вытащат на поверхность.) Я вижу, как Рамона хмурится, глядя на индикатор направления, а потом осторожно нажимает другой рычаг, чтобы выпустить воду из струйного руля и развернуть платформу под расположение стыковочного конуса. Затем снова отпускает тормоз – ровно настолько, чтобы мы неспешно прошли последние метры.
Труба расширяется втрое, а затем вообще перестает быть трубой: на конце буровой штанги болтается гигантская коническая пробка с ребрами, которые входят в пазы на нижней части платформы, как личная анальная пробка Сатаны. Мы плавно опускаемся, конус раздвигает ролики, а затем стыковочная система плотно садится на него.
– Есть. Сейчас наведем захват, – говорит Рамона и нажимает на последний рычаг. Снизу раздается неровный перестук, с которым входят в пазы гидравлические распорки, закрепляющие платформу на конце штанги. – Направляйте нас на цель.
