– Эмма Макдугал, я полагаю?
Она поворачивается ко мне, плюясь кровью.
– Если бы не вы, чертовы хакеры, все бы получилось!
Ой, она поднимает магический жезл.
– Что получилось? – вежливо спрашиваю я. – Вы не хотите объяснить свой дьявольский план, как это принято, прежде чем стирать с лица земли своих жертв? Ну, это же контур Дхо-Нха, так что вы явно планируете призыв, а этот сервер находится внутри оперативного крыла. Вы задумали какое-то ненавязчивое сокращение штатов?
Она фыркает.
– Тупые оперативники, почему вы всегда считаете, что все крутится вокруг вас?
– Потому что, – пожимаю плечами, – мы находимся на сервере оперативного отдела. Что, по-вашему, случится, если вы откроете проход и древнее зло заразит нашу локальную сеть?
– Не будь таким наивным. Случится только одно – этот Пухляк-Фрикаделька подцепит славную маленькую невнятную заразу, а потом передаст ее Мамочке. И это снова откроет мне карьерную лестницу. – Она таращится на меня и задумчиво прищуривается. – А как ты сообразил, что это я?
– Знаете, вам следовало использовать компьютер послабее: мы так изголодались по средствам, что Bosch работает на трехлетнем делловском ноутбуке. Не сожри вы все ресурсы нашего процессора, мы бы, возможно, так и не поняли, в чем дело, пока не стало бы слишком поздно. Это должен был быть кто-то из кадров, а вы единственный игрок на радаре. По правде говоря, поставить беднягу Питера-Фреда на должность, где он не сможет совладать с искушением, – ловкий ход. А как вы открыли проход на нашу сторону сети?
– Он взял ноутбук домой на ночь. Ты сегодня проверял его ноут на шпионские программы? – Ее улыбка становится триумфальной. – Я думаю, тебе пора присоединиться к Питу в контуре жертвоприношения.
– План «Б»! – бодро объявляю я, а затем взбегаю по стене и мчусь по потолку, пока не оказываюсь над Питом.
ПЛАН БУЭ:):):):)
Комната под моей головой неприятно кренится, пока Пинки перестраивает обстановку. Это просто поворот на девяносто градусов, и Пит по-прежнему в призывном контуре, но теперь он в целевом узле, а не в зоне жертвоприношения. Эмма нараспев читает заклинание; ее жезл следует за мной, кончик наливается зеленым.
– Давай, Пинки! – кричу я, выхватываю кинжал и режу свой виртуальный палец. Кровь стекает по лезвию и капает на узел жертвоприношения…
И Пит встает. Держащие его на полу цепи рвутся, как мокрый картон, глаза сияют ярче жезла Эммы. В отсутствие вектора призыва сетка раскрывается широко, ищет, как антенна, ближайшее проявление силы. Она активна, заряжена моей кровью, и первая же сущность, с которой она резонирует, втягивается и загружается Питу в мозг. Его голова поворачивается.
– Хватай ее! – ору я, сжимая кулак и пытаясь не морщиться. – Она из кадровиков!
– Из кадровиков? – грохочет голос изо рта Пита. Этот голос более низкий, властный и определенно намного более пугающий. – Понимаю. Спасибо.
Существо, носящее плоть Пита, переступает через сетку, которая искрится высоковольтной линией и начинает тлеть. Жезл Эммы мечется между мной и Питом. Я засовываю порезанную руку в Сумку жадности и давлю вскрик, когда пальцы втыкаются в мешочек с солью.
– Сколько воды утекло.
Его лицо начинает удлиняться, челюсть расширяется и сходится по краям. Он высовывает язык, серо-коричневый, с торчащими оттуда зубами, похожими на рашпиль.
Эмма визжит от ярости и разряжает в него жезл. От вихрей негативной энергии у меня сводит скулы, в глазах сереет, но этого мало, чтобы остановить второе пришествие Слизняка Джонсона. Он скользит к ней по полу, и Эмма выпускает новое заклинание, но поздно. Я закрываю глаза и слежу за событиями по неразборчивым воплям и последующим влажным, сосущим звукам. Наконец они затихают.
Делаю глубокий вдох и открываю глаза. Комната подо мной пуста, если не считать вычищенного человеческого скелета и пола, покрытого коричневыми – я всматриваюсь – слизняками. Там просто миллионы этих уродов.
– Тебе следует отпустить его, – провозглашаю я.
– Почему? – спрашивает собрание моллюсков.
– Потому что…
Я замолкаю. Действительно, а почему? Удивительно разумный вопрос.
– Если ты его не выпустишь, эйчары – то есть кадровики – просто отправят нового. У них бесконечное множество прислужников. Но ты можешь победить их, ускользнув из их хватки навсегда, – если позволишь мне упокоить тебя с миром.
– Тогда упокой меня, – говорят слизняки.
– Хорошо.
И я разжимаю кулак с солью над моллюсками – они сгорают и извиваются под белым порошком, пока не остается ничего, кроме Пита, скорчившегося в позе зародыша посреди комнаты. Пора вытаскивать интерна из игры и возвращать в его собственную голову, пока за ним не пришла мама или кто-нибудь еще ужаснее.
Послесловие: Золотой век шпионажа
Мэри Сью из МИ6
«Меня зовут Бонд, Джеймс Бонд».
Эти пять слов, которые слышали уже сотни миллионов людей, практически неизменно звучат в первые пять минут каждого фильма в одной из самых успешных киносерий двадцатого века. Если только вы не в лесу прожили последние сорок лет, вы их слышали, и по ним сразу поймете, что вас ждет два часа адреналинового
[21] действа, полного снобистской роскоши, насилия, секса, автокатастроф, снова насилия и Большого Взрыва, за которым последует посткоитальная сигарета и легкомысленный афоризм перед титрами.
Так было не всегда. Когда в 1953 году вышло «Казино „Рояль“», тираж книги составил 4750 экземпляров, а рекламного бюджета, считайте, и вовсе не было. Несмотря на одобрительные отзывы, в которых Флеминга сравнивали с Ле Ке и Оппенгеймом (королями довоенного британского шпионского триллера), этот роман покорил мир далеко не сразу. И хотя тиражи стабильно росли (в одном только Соединенном Королевстве продали более миллиона экземпляров «Казино „Рояль“») вместе со славой Флеминга как автора послевоенных триллеров, прошло десять лет, прежде чем его романы попали на киноэкран. Автор едва дожил до премьеры «Доктора Ноу» и оглушительного успеха созданного им образа (которого до проката никто и не ждал: «Доктор Ноу» снимался на очень скудном бюджете, а потом вдруг собрал почти шестьдесят миллионов долларов по всему миру).
Писателю невероятно трудно добиться литературного бессмертия, да что там – просто посмертия. Лимб посмертного забвения ждет 95 % романистов – практически все романы перестают печататься в течение пяти лет после смерти автора. Но Флеминг был не только создателем бестселлеров с миллионными тиражами, но и газетчиком с хорошими связями и отличным чувством ценности своих идей, так что он безжалостно добивался теле- и киноадаптаций своих книг. Успех в кино пришел к его творению как раз вовремя: синергия между изданием бестселлеров и шумихой в кино обеспечивает ему место в издательских списках и по сей день.
