Выбравшись из машин, работники военной контрразведки поднялись в штабной барак и разошлись по кабинетам. Тревожный шепоток: «Особисты!.. Фильтрация?.. Теперь Колыма?..» — прошелестел среди бывших военнопленных. Радость близкой свободы сменилась на их лицах печалью и горечью. Над лагерем и длинной очередью, выстроившейся к штабному бараку, вновь воцарилась гнетущая тишина. Очередь медленно растекалась по кабинетам, за дверями которых звучал монотонный гул голосов.
Бывших пленных, в большинстве без вины виноватых, процеживал «фильтр» военной контрразведки, чтобы выявить тех, кто пытался скрыть под лагерной робой свое подлинное обличье: участие в карательных акциях, службу у оккупантов, сотрудничество с германскими и финскими спецслужбами. На плечи бывших взводных и ротных, еще недавно поднимавших в атаку своих бойцов, которых суровое военное время отобрало для службы в Смерше, теперь легло тяжелое и неблагодарное бремя. Им приходилось допрашивать таких же, как и они в прошлом, сержантов и лейтенантов Красной армии, а потом взвешивать на невидимых весах меру их вины. В эти минуты они по-настоящему завидовали тем своим однополчанам, кто сейчас воевал в боевых частях. Там все было предельно просто и ясно. Они хорошо знали, кто твой друг, а кто твой враг. Здесь вся было иначе. За изможденным от голода лицом и честными глазами мог таиться предатель, каратель или вражеский агент. Это была тяжелая и неблагодарная работа, наград и повышений по службе за нее не давали.
Каждый раз, когда дверь кабинета распахивалась и на табурет садился очередной военнопленный, контрразведчику приходилось решать загадку со многими неизвестными. Требовалось не оскорбить недоверием безвинного и, не попавшись на уловки врага, не дать ему уйти от справедливого возмездия. Легче ее было решать, когда в руки попадали секретные учеты лагерной агентуры и личные дела на военнопленных. В них с канцелярской педантичностью заносилось все: проданные человеческие души, холуйство перед администрацией, совершенные побеги и саботаж на работах. В лагере № 2 сохранились лишь личные дела заключенных; агентурную картотеку обнаружить так и не удалось. Она сгорела в огне, от нее осталась лишь кучка еще не остывшего серого пепла. Поэтому контрразведчикам приходилось рассчитывать на самих себя и помощь военнопленных.
Проверка затягивалась. Когда подошел черед Старикова, день клонился к концу. Он уверенно перешагнул порог, остановился у входа и исподлобья стрельнул взглядом в сторону лейтенанта-контрразведчика. Перед ним высилась на столе горка папок. Среди них лежало и личное дело лагерного заключенного Старикова. За бумаги ему не приходилось беспокоиться, они были «чистыми». Капитан финской разведки Паацила поработал над ними так, что комар носа не подточит. Так что зеленому лейтенанту, как полагал Стариков, до сути не докопаться.
«Зеленый лейтенант» поднял голову, усталым взглядом пробежался по Старикову и осипшим голосом предложил сесть. Тот благодарно кивнул, опустился на жалобно скрипнувший табурет и честными глазами стал поедать контрразведчика.
Тот открыл тощее дело на военнопленного, сверил фотографию с оригиналом и привычно посыпал дежурными вопросами. Для Старикова они ничего неожиданного не таили. В ответах он был быстр и лаконичен. Его история на первый взгляд ничем не отличалась от сотен других, которые в тот день пришлось выслушать сотрудникам Смерша.
14 октября 1941 года рядовой Стариков по приказу командира роты старшего лейтенанта В. Воробьева в составе разведывательной группы под командованием помощника командира взвода сержанта А. Володина отправился в тыл противника, чтобы добыть «языка». Избежав засады и благополучно перебравшись через минное поле, разведчики вышли в тыл финских войск. А дальше одна за другой их стали преследовать неудачи.
В районе реки Западная Лица они напоролись на патруль. Завязалась перестрелка. Силы оказались неравными. Четыре красноармейца не могли противостоять целому взводу, взявшему их в кольцо. Во время боя, по словам Старикова, он был ранен, попал в плен и был заключен в лагерь. Потянулись долгие месяцы заключения. Тяжелая и изнурительная работа на лесоповале, полуголодная и унизительная жизнь не сломили его. Он не запятнал себя предательством и работой на администрацию. Действительно, его фамилия не значилась в списках тех, кто за подачки служил старостами или начальниками рабочих бригад.
Первый «фильтр» военных контрразведчиков Стариков миновал благополучно. Он не оказался в числе тех бывших военнопленных, которых снова отправили в штрафной барак лагеря под охрану комендантского отделения Смерша. Уцелевшие списки так называемых помощников лагерной администрации и показания узников не оставляли им шансов уйти от расплаты за совершенное предательство. Еще несколько человек под конвоем отвезли в Петрозаводск. Они подозревались в совершении массовых злодеяний во время службы в карательных отрядах. Лагерная роба, под которой они рассчитывали укрыться, им не помогла.
Стариков оказался в числе тех, кого эшелоном направили в Ивановскую область на один из центральных сборнопересыльных фильтрационных пунктов. Там бывшие военнопленные проходили более углубленную проверку на предмет выявления их причастности к агентуре спецслужб противника, участия в карательных акциях и т. п. Те из них, кто не запятнал себя предательством, вливались в сводные отряды и затем направлялись на фронт.
На новом месте Стариков, деятельный и быстро осваивающийся с новой обстановкой, пришелся ко двору. Он понравился начальнику строевой части и вскоре оказался на «теплом месте» в штабе. Но оно особенно его не прельщало. Бывший военнопленный, всякого натерпевшийся в лагере, заваливал начальство рапортами с просьбами об отправке на фронт, чтобы там «лицом клицу поквитаться с фашистами». Но начальство не давало им ходу, и тому были основания.
Старикова продолжали держать на пересылке. И не потому, что он был незаменимым работником в строевой части. На этом настаивали контрразведчики. На то у них были основания.
Ряд косвенных признаков в поведении Старикова, а также мелких нестыковок в биографии, относящихся к периоду пребывания в плену, могли свидетельствовать о том, что у него была и вторая жизнь, разительно отличавшаяся от первой. Но это требовалось еще доказать, и старший оперуполномоченный 2-го отдела Управления контрразведки Смерш Московского военного округа капитан В. Махотин настойчиво их искал. Несмотря на то что почти три года прошло с того дня, как Стариков попал в плен, он не терял надежды, что кто-то из разведгруппы Володина сумел выжить. Одновременно через бывших военнопленных лагеря № 2 уточнялись обстоятельства появления в нем Старикова, а также его связи среди администрации.
Стариков каким-то звериным чутьем почувствовал сгущающиеся над ним тучи и с еще большей настойчивостью стал добиваться отправки на фронт. В штабе среагировали, и дело наконец сдвинулось с мертвой точки. Осталось выполнить последние формальности: оформить командировочные документы и пройти последние беседы. Поэтому приглашение в кабинет Махотина он воспринял без большого волнения. Разговор начался с дежурных вопросов: «Как идет служба?», «Что пишут из дома?» Предложение Махотина закурить окончательно успокоило Старикова, а в следующую секунду появившееся перед глазами постановление об аресте и последовавшее обвинение в измене родине прозвучало для него подобно грому среди ясного неба.
