За те полтора месяца, когда Стариков легализовался в новом качестве, контрразведчики сделали немало. Они тщательно проверили каждое его слово из объяснения, написанного 17 сентября 1944 года в лагере военнопленных № 2. Настойчивые поиски привели их к командиру разведгруппы Володину. Он, несмотря на тяжелое ранение, полученное при перестрелке с финским военным патрулем 14 октября 1941 года, каким-то чудом выжил. В своих показаниях Володин развеял героический ореол над отважным красноармейцем Стариковым и рассказал, что тот без сопротивления сдался в плен, а на допросе выдал информацию о роте и батальоне.
Воскрешение Володина стало шоком для предателя. Он пытался оправдаться тем, что был ранен, патроны кончились, «а их было много». После этого допроса Стариков в штаб больше не вернулся. 30 ноября 1944 года он был заключен под стражу.
Показания Володина и последовавшее вслед за этим собственное признание предателя являлись, казалось, были достаточными, чтобы передать дело в Военный трибунал, но капитан Махотин не спешил. Профессиональный опыт подсказывал ему, что за столь быстрым признанием предателя, вероятно, таилось нечто большее, и продолжил проверку.
Вскоре его уверенность подтвердилась. Бывшие заключенные, находившиеся со Стариковым в лагере № 2, обратили внимание контрразведчиков на то, что в лагере он появился незадолго до прихода советских войск. Близких связей ни с кем не поддерживал и мало распространялся о своем прошлом. Самые наблюдательные не преминули отметить, что староста барак «старался к нему не цепляться», а по вечерам его не раз видели у штабного барака. Кроме того, лагерное начальство почему-то благосклонно относилась к нему и не направляло на тяжелые работы.
За всем этим угадывался знакомый почерк финской разведки, направляемой опытной рукой абвера, которые, похоже, пытались спрятать своего агента под надежную «крышу» лагерника. Доказательства такой версии Махотин искал в уцелевших от пожара лагерных архивах и добытых поисковыми группами контрразведки материалах разведывательно-диверсионных школ из Петрозаводска и Рованиеми, из далекой Лапландии.
Он просмотрел все списки преподавателей и курсантов, донесения так называемой внутренней агентуры финской разведки, присматривавшей за будущими диверсантами, но фамилии Старикова в них так и не обнаружил. Казалось бы, в деле предателя можно было ставить последнюю точку, но что-то останавливало Махотина оттого, чтобы отправить шпионские досье в архив. Но что именно? На этот вопрос он не мог дать ответ и, подчиняясь какому-то внутреннему голосу, принялся перечитывать доносы финских агентов и рапорты их хозяев.
Время уже перевалило далеко за полночь. Глаза Махотина слипались от усталости и хронической бессонницы. Буквы сливались друг с другом и превращались в большущие кляксы.
В какой-то момент его будто что-то кольнуло. Он встрепенулся, смахнул рукой с лица невидимую сонную пелену и склонился над доносом финского агента Сергея. Этот почерк, эти характерно выписанные «Н» и «К», Махотин готов был поклясться, уже где-то встречались.
Все еще не веря в свою догадку, он бросился к сейфу, достал дело № 19950 Cтарикова и принялся лихорадочно его листать. Пальцы остановились на страницах с анкетой арестованного и автобиографией. И здесь Махотин с облегчением вздохнул. Они были написаны одним и тем же почерком, что и доносы финского агента Сергея. Даже без графологической экспертизы становилось очевидным, что его догадка оказалась верной. Агент Сергей и изменник Стариков являлся одним и тем же лицом. Теперь в его руках находилась еще одна важная ниточка, которая позволяла начать раскручивать новый, теперь уже шпионский клубок, сплетенный предателем.
Махотин не рассчитывал на получение от Старикова откровенных признаний. За это говорил весь предыдущий опыт общения с ним, когда каждое слово приходилось доставать из него буквально клещами. За плечами предателя были не только месяцы учебы в финской разведывательной школе, но и более суровые «университеты». Незадолго до начала войны Стариков провел два с лишним года в тюрьме города Йошкар-Олы. Поэтому расколоть такой крепкий «орешек» можно было только каким-нибудь неожиданным и неординарным ходом. И Махотин его нашел.
Очередной допрос Старикова начался с обычных, рутинных вопросов. Он легко от них отбивался, и допрос вяло двигался к завершению. Подошло время подписывать протокол. Стариков подсел к столу, взял ручку, чтобы поставить роспись, и тут на глаза ему попался донос агента Сергея. Выдержка изменила предателю. Кровь прихлынула к лицу и выдала его с головой. Он с ужасом смотрел то на серый клочок бумаги, навсегда похоронивший надежду скрыть правду о своей жизни в последние два года, то на Махотина. Воспользовавшись растерянностью Старикова, Махонин поспешил закрепить успех и достал чистый протокол допроса.
Агент Сергей наконец признал факт своего сотрудничества с финской разведкой. Он показал, что:
«В Августе месяце 1942 года из-за угрозы жизни я был вынужден дать письменное обязательство капитану Паацила сотрудничать с финской разведкой и получил от него псевдоним «Сергей»… Потом он дал мне задание…»
Задание мало отличалось от тех, которые финская разведка давала начинающим агентам, и заключалось в том, чтобы писать доносы на бойцов и командиров, сохранивших в плену верность воинской присяге и отказывавшихся идти на сотрудничество с лагерной администрацией. Но и на этот раз Стариков сказал только часть правды, видимо, рассчитывая скрыться под личиной мелкого доносчика. К тому времени в распоряжение Управления контрразведки Смерш Карельского фронта попала еще одна часть архива петрозаводской разведшколы, и тогда многое стало явным из жизни тайного агента Сергея.
Не зря финская разведка так старательно прятала его под «крышу» лагерника. Стариков того заслуживал не только своим прошлым сотрудничеством с разведкой. Она рассчитывала, что такой перспективный агент будет весьма полезен и в будущем, но теперь уже в рядах Красной армии. Однако этого последнего задания агенту Сергею не суждено было выполнить. Под давлением неопровержимых улик он шаг за шагом признавался в совершенных преступлениях. На глазах контрразведчика виртуальный образ оборотня приобретал все более реальные очертания.
Не угроза собственной жизни, как утверждал Стариков в своих предварительных показаниях, вынудила его на сотрудничество с финской разведкой, а банальное желание быть сытым. За месяц до встречи с Паацила, в июле 1942 года, он обратился к командованию лагеря с заявление о своем желании «добровольно служить в немецкой армии». После этого его и завербовал Паацила.
В августе Стариков уже щеголял в новеньком мундире и хлебал не лагерную баланду, а ел в столовой с такими же, как сам, отщепенцами.
На этом Махотин и старший следователь Отдела контрразведки Смерша по Ивановскому гарнизону капитан А. Залунин не остановились и вскоре выяснили, что агент Сергей являлся не просто рядовым доносчиком, а выполнял более важную задачу — вербовал из числа бывших красноармейцев кандидатов в шпионы и диверсанты. Вместе с Паацила он разъезжал по концентрационным лагерям военнопленных, втирался к ним в доверие, выискивал павших духом или таких, как сам, перебежчиков, а затем, где щедрым посулом, где угрозой, склонял к сотрудничеству с финской разведкой. Только в одном Паркин-ском лагере военнопленных в ноябре 1942 года Стариков лично завербовал 22 человека, которых потом направили на учебу в петрозаводскую разведывательно-диверсионную школу.
