Я замолчал, задумчиво глядя на стол и прищурившись.
– Я не забивал себе голову грустными мыслями. И был высокомерен. – Сделав паузу, я ухмыльнулся Истон и добавил: – Во всяком случае, еще более высокомерен, чем сейчас. Я был зациклен лишь на себе.
Ни один из нас не взглянул на официанта, который принес и выставил на стол напитки, а затем беззвучно удалился. Я поднял глаза и встретился с Истон взглядом.
– Когда мне было девятнадцать, одна девушка забеременела от меня. – Я сглотнул ком в горле, вспоминая тот день, в который столько раз хотел вернуться и все изменить. – Мы с ней даже не встречались. Просто случайная связь с незнакомкой, которая затем вдруг стала постоянной.
Истон слушала меня с бесстрастным выражением лица.
– И знаешь что? – продолжил я. – Я даже тогда не изменился. Откупился от нее деньгами, и примерно через год она вышла замуж за кого-то другого. – Я отвел взгляд, чувствуя себя пристыженным. – За отличного парня, который полюбил ее, даже несмотря на ребенка от другого мужчины, и воспитывал моего сына вместо меня.
Горло перехватило, и я заставил себя дышать медленнее. Все эти годы я упорно старался не представлять, как Кристиан просыпается среди ночи и кто-то другой утешает его или читает ему на ночь сказки. Сколько раз он, маленький и беспомощный, нуждался во мне, а меня не было рядом.
Меня никогда не было рядом.
– Я считал себя мужчиной, – спокойно проговорил я. – Но даже близко им не был.
Истон с грустным видом опустила глаза, и я не мог понять, хорошо это или плохо. Изменилось ли ее мнение обо мне в худшую сторону?
Конечно же да.
– Когда мне было двадцать два года, – продолжил я, – я заканчивал колледж и готовился к выпуску. Мне оставалось сдать какой-то предмет из разряда общественных наук. Не помню его название. Но очень хорошо помню, как поспорил с преподавателем. Он давал нам кое-какую тюремную статистику. Процентное соотношение расовой принадлежности заключенных, процентное соотношение рецидивистов…
Я залпом допил содержимое бокала, поставил его на стол и откашлялся.
– Все сочли, что социальное неравенство в тюремной культуре шокирует, но мне было все равно. Я не видел в этом ничего особенного. – Я невольно улыбнулся, вспомнив тот день. – Профессор набросился на меня и велел подумать лучше.
Я посмотрел в упор на Истон, подражая глубокому, грубоватому голосу преподавателя:
– «Мистер Марек, если вас это не возмущает, значит, вы не вникли в суть». А я ответил: «Ну, я не хочу все время чем-то возмущаться. Нечего забивать себе голову проблемами придурков, которых посадили в тюрьму за их собственные ошибки». И все такое. Я считал себя очень умным.
Теперь мне было так смешно цитировать себя двадцатидвухлетнего. Тогда я думал, что знаю все на свете.
– Преподаватель хотел, чтобы мы задумались над причинами происходящего, а мне было плевать. Я хотел зарабатывать деньги. – Я пожал плечами. – Ходить на вечеринки и веселиться.
Истон все так же неподвижно слушала меня.
– И тогда… – продолжил я. – Помню все так, словно это было вчера. Профессор посмотрел мне в глаза и сказал: «Тайлер, если ты собираешься жить нахлебником, то лучше умри сейчас. Ты нам не нужен».
Истон моргнула и показалась мне слегка шокированной.
– Ничего себе, – прошептала она.
– Ага. – Я кивнул. – Он заткнул мне рот. И заставил меня открыть глаза, – добавил я, вспоминая тот момент, когда мои взгляды на жизнь изменились. – Я был никем. Бесполезным потребителем… неудачником, который только брал и ничего не давал взамен.
Я заметил приближающегося официанта и дождался, пока тот уберет тарелки.
– Не хотите ли кофе? – поинтересовался он.
Я покачал головой, отмахиваясь от него.
– И вот. – Я снова посмотрел на Истон, когда официант удалился. – На последнем курсе колледжа я наконец всерьез взялся за учебу. Читал книги о тюрьмах, бедности, религии, войне, бандах, экономике и даже о сельском хозяйстве. А следующей осенью решил продолжить образование, потому что захотел больше, чем просто зарабатывать деньги. Захотел что-то изменить, чтобы меня запомнили.
Истон опустила глаза и улыбнулась едва заметной, задумчивой улыбкой, словно поняла, о чем речь.
– Я осознал, что если хочу добиться перемен, – сказал я ей, – и стать человеком, на которого другие могут рассчитывать, то мне нужно начать с собственного ребенка. Ему тогда было два года, и он видел меня… – Я покачал головой и признался: – Очень редко. Но Бринн, его мать, не хотела иметь со мной ничего общего.
Я тяжело вздохнул, испытывая муки совести.
– Она брала деньги, которые мой отец посылал каждый месяц на содержание Кристиана, но между нами все было кончено. Она заявила мне, что у нашего сына уже есть любящий отец, а я лишь сбиваю мальчика с толку.
– И ты согласился с ней, – подвела итог Истон.
Я кивнул.
– Просто струсил, – признался я. – Я упорно трудился, чтобы приносить пользу людям, но когда дело дошло до моего ребенка… – Я опустил взгляд и покачал головой, вспомнив, как легко тогда отговорил себя от участия в жизни Кристиана. – Я слишком боялся провала. – Я снова поймал взгляд Истон. – Так что даже не стал пытаться. Я видел ее мужа рядом с моим сыном и не понимал, как, черт возьми, мне конкурировать с этим парнем. Мне хотелось проводить время с Кристианом, но я бы все равно остался для него лишь воскресным папой.
В то время решение казалось мне разумным. Я хотел, чтобы Кристиан узнал меня, но что, если бы его ожидания на мой счет не оправдались? У него уже был полноценный отец и привычная жизнь.
Что, если бы он не перестал ненавидеть меня?
Нет, время еще было. Впереди. Я ждал, когда сын достаточно подрастет, чтобы все понять. Тогда я мог бы стать его отцом.
– Пока он рос, я старался поддерживать с ним контакт, – перечислил я свои оправдания. – Я не пытался отсудить право на опеку над ним, потому что то и дело куда-то уезжал, а Бринн время от времени позволяла нам с Кристианом видеться, если он этого хотел. Но у него появились друзья, спорт, внеклассные занятия, и я позволил ему жить своей жизнью. Мы еще больше отдалились друг от друга.
– Но сейчас он с тобой, – заметила Истон с надеждой в голосе.
Однако я не разделял ее оптимизма. Проживая под одной крышей с Кристианом, я чувствовал, что мы стали друг другу более чужими, чем когда жили раздельно.
– Как-то раз в июне мы договорились, что я заеду за ним и повезу ужинать, – объяснил я, – и он меня продинамил. Отправился на бейсбольный матч со своим другим отцом. – Я сделал ударение на слове «другой». – Я разозлился и поехал туда за ним, а Бринн позвонила и начала кричать, чтобы я оставил их в покое. Она заявила, что из-за меня они все страдают, но мне лишь хотелось провести один вечер с сыном.
