Он отпил еще глоток, за ним и Алиса: у нее пересохло в горле.
– Однажды, лет в пятьдесят, я понял совершенно невероятную вещь: по мере того как я утрачивал все, что составляло источник гордости, я чувствовал себя все лучше и лучше. Это было нелогично, непостижимо, такого я никак не ожидал. Вот тогда мою жизнь перевернуло нелегкое событие.
– Увольнение с работы.
– Да, когда мои достоинства начали убывать, я вдруг потерял работу. Это было настоящее потрясение. В мое время безработица была довольно редким явлением. Многие всю жизнь делали карьеру на одном предприятии. Конечно, официально пожизненной работы никто не гарантировал, но на практике все шло к тому.
Он отпил еще глоток.
– Когда миновал шок, а за ним и гнев, мне стало очень грустно. Но печаль тоже рассеялась. Я не особенно тревожился, надеясь, что смогу найти место: толковый руководитель торгового отдела всегда нужен. Конечно, производство фаянса – для нашего региона отрасль умирающая, но мой опыт пригодится где угодно. К тому же зарплаты твоей матери и пособия по безработице хватало, чтобы семья могла жить спокойно. Я довольно долго был безработным – и в результате понял удивительную вещь.
– Какую?
– Это трудно выразить, но… мне стало ясно, что я – это не моя работа.
– Как это: ты – не твоя работа?
– Я продолжал жить, несмотря на полный провал в деловом мире, несмотря на то что оказался никому не нужен. А ведь прежде работа была для меня источником гордости… Моя жизнь заключалась в том, что я возглавлял торговый отдел.
– Так ведь это нормально, правда? Когда любишь свое ремесло, реализуешь себя в нем, посвящаешь ему жизнь…
– Все гораздо глубже: я существовал лишь внутри моего ремесла. Мысленно я воспринимал себя как руководителя торгового отдела, но, если посмотреть со стороны, никем другим я и не побывал. Да к тому же не был хорошим отцом.
– Папа, забудем это.
– Понимаешь, я полностью отождествил себя с профессиональной ролью. Когда ее отобрали, у меня словно отсекли огромную часть, если не сказать – лишили смысла жизни. Я очень сильно страдал, а потом сделал открытие: моя жизнь не сводится к этой роли! Я – не моя работа, а просто тот, кто выполняет работу.
– Понимаю…
– И если я отождествлял себя с ней, то потому, что она была главным источником гордости.
Алиса задумчиво посмотрела на него:
– Ровно так же, как в молодости – твоя сила, внешность, интеллект, культура…
Он кивнул.
Алиса съела оливку и глубоко вздохнула. Белые соцветия жасмина источали чудесный нежный аромат. Отец взглянул на нее.
– Как я понял, нас привлекает то, чем можно гордиться, с чем можно отождествить себя, вплоть до сто шестьдесят второго пункта в списке. Чем больше в это веришь, тем дальше уходишь от себя настоящего. Гордость – вот мастер иллюзий, губитель подлинности, карбюратор машины, что увозит нас от истинной природы.
Губитель подлинности…
Что да, то да, проблема именно в этом, подумала Алиса.
Когда отождествляешь себя с чем-то одним – ты сужаешь пространство души…
– И постепенное увядание красоты, утрата былой силы и ума помогают освободиться от ложных представлений о себе?
– Для тех, кто принимает и увядание, и утраты…
– Что ты имеешь в виду?
– Мне кажется, те, кто всерьез отождествляет себя со своими лучшими качествами, потом отчаянно стремятся не постареть. Они силятся во что бы то ни стало замаскировать дряхление в глазах других людей, да и в собственных. Они не догадываются, что на самом деле цепляются за химеры – и мешают проявиться истинной сущности. Думая, что спасают свою подлинность, они ее теряют.
У Алисы возникло странное ощущение, что последнюю фразу она уже слышала или читала. Может, у Иисуса. Кажется, он что-то похожее говорил.
– Ты с кем-нибудь об этом разговаривал? Ну, например, с людьми из твоего круга, которые пошли по ложному пути?
– Знаешь, это ведь не лежит на поверхности. С иллюзиями бороться невозможно, и людям очень не нравится, когда им пытаются открыть глаза…
Алиса недовольно поморщилась и пожала плечами:
– Если друг не дал мне потерять себя, это настоящий друг…
Ее замечание, казалось, затронуло отца, он долго задумчиво смотрел в пустоту, словно блуждая по укромным тропинкам прошлого.
– Сдается, – признался он, – что многие мои друзья полностью отождествили себя с ремеслом. Казалось, они живут только внутри его. Да я сам таким был, пока потеря работы не помогла понять, что все относительно.
– Но теперь, по-моему, все они вышли из рабочего возраста… И как они живут?
Отец вгляделся в ее лицо, словно сомневаясь, сказать или нет. Потом глаза его подернулись пеленой грусти.
– После ухода на пенсию все быстро угасли. Буквально за несколько месяцев.
16
– Вы уверены в своих аргументах, мадам де Сирдего?
А ведь он думал, что на этом фронте может быть спокоен…
Она согласно кивнула, щуря глаза под ослепительными солнечными лучами, проникавшими сквозь высокие окна епископского дворца. Дама весьма уважаемая, она постоянно сохраняла суровый и важный вид, голову несла высоко. Она держалась так прямо, словно была затянута в корсет. Так же прямо на ней висел крестик с крупным рубином. Епископ не помнил, чтобы она когда-нибудь улыбалась. Хотя нет, пожалуй, один раз видел: перед разводом.
Он выглянул на улицу. Баронесса поставила свой старый темно-зеленый «ягуар» у него под окнами.
– Значит, отец Жереми находится под влиянием некой молодой особы?
– Это очевидно, монсеньор. Впрочем, я предупреждаю вас только из дружеских побуждений, чтобы вы не узнали об этом последним.
– Очень мило с вашей стороны. Как я понимаю, другие это тоже замечают?
– Это не вызывает ни малейших сомнений.
– И многие?
– Весьма.
Епископ вздохнул. Слава богу, баронесса регулярно держит его в курсе всех дел в приходе. Без знания нет власти.
– А она… хорошенькая?
Мадам де Сирдего бросила на него суровый взгляд:
– Не в моих привычках оценивать привлекательность молодых женщин, монсеньор.
Епископ пристально на нее посмотрел, но она выдержала взгляд, ни разу не моргнув.
– Какой, по-вашему, находят ее остальные?
– Считают ее красивой.
Епископ покачал головой. Считают ее красивой…
Возможно, отец Жереми еще слишком молод, чтобы противостоять соблазнительницам, которые вмешиваются в то, что их не касается… Назревает скандал, в котором церковь вовсе не нуждается. Тем более в его диоцезе.
