Настя глянула в лицо вошедшей маме, отступила на шаг, инстинктивно прикрывая собой сидящих за столом Егора с Сашей. Такой она маму еще никогда не видела – глаза яростные, лицо пошло красными пятнами, крылья носа дрожат в гневе.
Впрочем, мама на нее и не глянула вовсе. Она ни на кого не глянула, лишь произнесла коротко:
– Егор, идем! Одевайся, быстро! Я жду!
– Он никуда не пойдет, мам! – так же коротко и решительно ответила Настя. – Он останется здесь! Я его мать! Он мой сын! И давай не будем с тобой сейчас при ребенке…
– Да какая ты мать, никакая ты ему не мать! Одна и заслуга, что родила, а больше ты ни на что не способна! Да я ему в сто раз больше мать, чем ты, я его вынянчила, я в него всю душу вложила! Он мой, только мой! И я его никуда от себя не отпущу, и не надейся! И тебе не отдам, слышишь? Живи с кем хочешь, валандайся в нищете, а внука своего я тебе не отдам! Он мой!
Она шагнула к Насте, собираясь решительно отодвинуть ее с пути, но тут со своего стула встал Саша, произнес твердо:
– Егор будет жить с нами, Ирина Ивановна. Это его выбор, и его надо уважать. Он не игрушка, он вполне зрелая и самостоятельная личность, чтобы сделать осознанный выбор. Я понимаю, конечно, как вам сейчас трудно, очень понимаю… Но давайте сядем за стол, успокоимся, выпьем чаю…
– Да кто ты такой, чтобы я с тобой чаи распивала? – раздраженно отмахнулась от него мама. – Ты мою дочь с толку сбил, из хорошего дома увел… А что ты ей можешь предложить, что? Вот эту убогую избу? Рай в шалаше, да? И внук мой в этом раю должен жить, по-твоему? Да никогда этого не будет, слышишь? Никогда! Я не позволю! А ну, подпусти меня к ребенку, не стой на дороге!
– Бабушка, не надо… Пожалуйста, бабушка! – вдруг отчаянно крикнул Егор и залился слезами. Но слезы были не жалкими, а сердитыми скорее. Крупные капли ползли по щекам, и он смахивал их тыльной стороной ладони – тоже немного сердито. Ведь мужчины не плачут. И вполне зрелые и самостоятельные личности тоже не плачут. Которые сделали свой осознанный выбор.
Мама замолчала, Настя с Сашей смотрели на Егора в растерянности. А он продолжал выкрикивать сквозь слезы:
– Я здесь хочу жить, бабушка! Прости меня, пожалуйста! Я тебя очень люблю, но и маму я тоже люблю… А к тебе я могу хоть каждый день приходить, хочешь? Пожалуйста, бабушка…
Мама чуть прикрыла глаза, выдохнула скорбно. Потом посмотрела на Настю, произнесла почти угрожающе:
– Что, настроила ребенка против меня, да? Успела? Ведь знаешь, как я к нему сердцем приросла, знаешь… И кто ты мне после этого, скажи? Дочь разве?
– Да. Я твоя дочь, мама.
– Нет… С этого дня ты мне больше не дочь. В самое сердце мне плюнула, знать тебя не хочу… Живи со своим этим… А про меня забудь. Нет у тебя больше матери, все…
Мама повела рукой, будто навсегда отгораживаясь от нее, повернулась, молча вышла из дома. Егорка снова заплакал, и Настя бросилась к нему, обняла, зашептала на ухо:
– Не бойся, сынок, не бойся… Бабушка успокоится, придет в себя, все будет хорошо…
– Но ведь она от тебя отказалась, мам! Как же это, ведь так не бывает! Это она из-за меня от тебя отказалась! Это я виноват…
– Ни в чем ты не виноват, сынок! Просто у нашей бабушки такой характер… Но мы ведь все равно ее любим, правда?
– Да… И еще мне бабушку жалко очень…
С трудом они с Сашей успокоили мальчишку, уложили спать. Насте и самой хотелось поплакать, но приходилось держаться, пока Егор не уснул. На душе было очень уж неуютно после жестокого приговора, вынесенного мамой: «Ты мне не дочь»…
– Ну почему она так, почему? Я не понимаю, Саш… Ты можешь мне объяснить? – тихо спросила она, размазывая по щекам слезы.
– Могу, конечно. Только сначала перестань плакать. Нельзя тебе плакать, Настя. Успокойся.
– Хорошо, я не буду… Но все равно – объясни!
– Да ничего тут сложного нет, Насть. Почти все родители наступают на эти грабли, не каждому хватает мудрости в себя заглянуть. И не каждый умеет отличить любовь от чувства собственности, а уважение к ребенку – от чувства долга. Ведь осознавать ребенка как свою собственность – это так заманчиво, так сладко… И долг свой понимать как святое предназначение – тоже сладко. Вот любовь и уважение и не могут выбраться из этой сладости, вязнут в них. Тем более что это ведь большую над собой работу надо проделать – чтобы научиться уважать и любить… Это отказаться от сладкого надо. Многие за всю жизнь так и не могут…
– А твоя мама тоже не смогла, Саш? Ты говорил, вы не общаетесь…
– Да, моей маме тоже трудно. Она не смирилась с моим отъездом, восприняла его как неблагодарность и предательство. Хотя я и уехал отчасти только ради нее… Чтобы она поняла и приняла… Чтобы увидела меня со стороны, уже не как свою собственность, а как самостоятельную личность. Ей трудно, я понимаю… Она много в меня вложила из-за моей болезни… Она ждет от меня благодарности как платежей по векселям, причем неосознанно ждет… Я должник, который должен пожизненно сидеть в долговой яме, понимаешь? А вне этой ямы я для нее вроде как и должником не считаюсь. Вне – это значит на свободе. Не приемлет она такую свободу. Пока – не приемлет…
– Так и моя мама тоже, Саш… Я ведь в семнадцать лет Егора родила, даже школу не успела окончить. Мама с тех пор и принимает меня как крест, который ей нужно нести пожизненно. Да, теперь я многое понимаю. Долг убил в маме уважение, а чувство собственности убило любовь… И что теперь со всем этим делать? Так и жить с этим – «ты мне не дочь»?
– Твоей маме просто нужно время, Настя. Она поймет. Когда собственность уходит, а объекта для исполнения долга нет, наступает прозрение. Вот тогда любовь и уважение выйдут наружу и глянут в глаза твоей маме. Это непременно произойдет, Настя.
– Ты думаешь?
– Уверен. Как уверен в том, что и моя мама поймет меня. Будем ждать, Настя. Не будем ни в чем сомневаться, потому что мы правы. И будем жить…
* * *
И начали жить – довольно счастливо. Может, в тесноте, но не в обиде. Права народная мудрость. И про «рай в шалаше с любимым» тоже права. Может, кому как, а у них все срослось и сложилось. Да еще и весна наступила рано, растопила снег. И солнце так щедро дарило раннее тепло…
Настя любила утром выйти из дома, сощуриться на яркий свет, ненадолго присесть на крыльцо. Почувствовать свое счастье… А вчера еще и жаворонков услышала! Прилетели, родименькие, окликнули – жива ли, Настена? Не забыла, что и ты жаворонок? Могла ведь и забыть – в прежней-то жизни…
В один из дней, когда сидела вот так на крыльце, во двор вошла Оля. Настя обрадовалась, кинулась ей навстречу, обняла, закружила:
– Олька! Олька! Как же я соскучилась! Давно тебя не видела, Олька!
– Да… Я тоже тебя давно не видела… – довольно сдержанно откликнулась Оля, озираясь вокруг. – Значит, здесь теперь обитаешь…
