Его отстранили от занятий и рекомендовали некоторое время не появляться на территории университета. И пусть папа обещал, что это временная мера, я всё равно не находила себе места. Сам Орлов не выглядел расстроенным, скорее наоборот: в его глазах плескалось что-то такое, что смело можно было назвать удовлетворением.
На мой резонный вопрос, зачем он связался с Сурковым, Лёша лишь пожал плечами и своим: “Так нужно было”, отмёл все последующие.
После случившегося на статистике моё пребывание в стенах университета заметно усложнилось. Все так и норовили обсудить то, как Орлов с Сурковым не поделили Вознесенскую. Не знаю, кто пустил этот слух, но разлетелся он моментально. Из простой заучки я неожиданно превратилась в роковую женщину, что вряд ли могло меня обрадовать.
А потом как гром среди ясного неба — приказ об отчислении Данилы Суркова.
— Ну и зачем?! — врываясь в кабинет к родителю и наплевав на все нормы приличий, взвилась я. — Я бы сама разобралась!
Папа невозмутимо пожал плечами:
— Слишком долго я терпел его неподобающее поведение: взятки, покупные работы, хамское поведение.
Непонимающе сдвинула брови.
— Поверь мне, Данила Александрович позволял себе слишком многое, рано или поздно это нужно было пресечь.
Наверное, я должна была ощутить благодарность (и к Лёшке, и к отцу), однако всё, что я могла тогда чувствовать, — это негодование, ведь никто из них не позволил мне самой разобраться с ситуацией, одним махом записав в категорию нуждающихся в защите обиженных маленьких девочек. И да, ни один из них не осознавал, какой шквал эмоций это поднимет в университете, заставив меня вновь оказаться в центре пристального внимания.
И ладно, если бы это была просто неприязнь, к которой я вполне привыкла за годы обучения в гимназии, но нет же, это было что-то совершенно другое: факультет буквально взорвался от любопытства, смешанного с жаждой пошлых сплетен и грязных сенсаций, когда нашу историю обсосали едва ли не со всех сторон.
Через неделю эта общественная клоака достала меня настолько, что я впервые в жизни прогуляла занятия, просто отказавшись вылезать из постели. Мама, порядком напуганная нетипичными для меня поведением и упорным молчанием, вызвонила Орлова, который не придумал ничего лучше, чем прийти ко мне в комнату и попытаться растормошить моё бренное тело. На все его усилия я реагировала крайне пассивно, то есть никак. Поэтому эта громадина просто завалился ко мне в кровать поверх одеяла, заявив:
— Пока ты со мной не поговоришь, я никуда не уйду.
— Ха, — постановила я и отвернулась к стенке: досыпать свой седьмой за этот день сон. Лёшка тоже решил быть упрямым до конца, так и оставшись лежать у меня за спиной.
Проснулись мы оба к вечеру, помятые и заспанные.
— Всё плохо? — озабоченным голосом поинтересовался у меня сосед, наблюдая за тем, как я отчаянно тру покрасневшие глаза.
— Всё хуже, чем просто плохо, — монотонно постановила я, на что он печально вздохнул и сжал мою ладонь.
Впрочем, мы оба ошибались. На самом деле было ещё вполне терпимо, ибо ровно через пятнадцать минут домой пришёл отец и объявил, что его сняли с должности декана.
***
Связи, как всегда, решали всё. Весь вопрос был в том, на чьей стороне были эти самые связи. У Бориса Игнатьевича Вознесенского были авторитет и имя в научном мире, которые вдруг потеряли всякое значение, ведь у Данилы Суркова был отец, работавший где-то в городской администрации и водивший дружбу с нашим ректором. Таким образом, победила дружба. С разгромным счётом и не в нашу пользу.
Папа так и не сумел принять то, как с ним поступил родной вуз, и одновременно со снятием с должности написал заявление об увольнении.
А уже через неделю отчислили Лёху. Я тоже порывалась уйти, но оба родителя в приказном тоне велели выкинуть все эти глупости из головы. Вряд ли кто-нибудь из них мог предположить, с какой волной злорадства мне пришлось тогда столкнуться, несмотря на то, что отца на факультете любили. Это ведь такой повод! Грех было бы упустить.
— Из князи в грязи, — торжественно подытожила Игнатченко.
Наверное, это должно было меня задеть, обидеть, оскорбить или ещё что-то. Но на тот момент моя голова была забита совершенно другим: папа никак не мог найти работу, а Лёшка на тот момент уже получил повестку из военкомата.
— Как жаль, — философски вздохнула я, — что некоторым в принципе не дано там побывать.
— Где? — не поняла Ксюша.
— В князьях, — отозвалась я и пошла прочь. Смысл моих слов дошёл до неё, когда расстояние между нами уже составило несколько метров.
— Эй, на что это ты намекаешь?!
— А я не намекаю, — обернулась я и улыбнулась. — Считай, что это был прямой текст.
Рядом раздались аплодисменты. С признательностью глянула на Саню и с непроницаемым видом отправилась на пары. Этим же вечером я сделала для себя одно шокирующее открытие: вдали от опеки и заботы близких людей я становилась вполне самостоятельной.
***
Дома отчётливо ощущалась напряжённость. Денег почти не было, перспектив тоже, папа потихоньку скисал, вконец разочаровавшись в главной страсти своей жизни — образовании. Мама по вечерам пила валерьянку и пустырник, делясь своими переживаниями и сетуя на царящую в мире несправедливость в телефонных разговорах с подругами. Мне только и оставалось, что тихо сидеть в комнате и стараться не поддаваться всеобщему отчаянию.
Орлов тоже бродил мрачный. Поначалу я была уверена, что он обрадуется избавлению от повинности в виде университета. Однако его отчисление и грядущий уход в армию принесли лишь новые проблемы с Ритой, с которой и так всё было шатко-валко. Во-первых, Анисимовы-старшие вдруг резко вспомнили о том, что им не нужен “зять”, который так бездарно “просрал” свой шанс. А, во-вторых, сама Рита осознала, что прожить два года без Лёхи не такая уж и простая задача. Сколько истерик было ею закачено по этому поводу! Она даже додумалась позвонить мне в минуты своего отчаяния, рыдая в трубку, что это я во всём виновата.
Не знаю, что держало их вместе, но вид у Алексея Игоревича с каждым днём становился всё безумней и подавленней, пока история не получила своего логического завершения — они расстались. Правда, произошло это как-то неожиданно, несмотря на переизбыток скандалов и ежедневных разборок. Один вспылил и наговорил лишнего, другая оскорбилась и не простила.
Он переживал всё это выматывающе, остро и горько. До ухода в армию оставалось две недели, а Орлов всё больше напоминал тень прежнего себя. Даже от друзей отгородился, отказавшись от всяких проводов.
***
Он пришёл за три дня до момента Икс. Обритый и неожиданно улыбчивый, будто бы договорившийся о чём-то с самим собой.
Мы сидели в гостиной на всё том же диване и молчали, к слову — вполне уютно молчали, откинув в сторону все неловкости и прижавшись друг к другу плечами.
