По горевшей коже неожиданно провело что-то мягкое, невесомое, похожее на перо или мех, но оглянуться, чтобы посмотреть, я не могла. Тяжело дыша, чутко прислушивалась к ощущениям, то и дело замирая и не торопясь расслабляться и успокаиваться. Вряд ли это всё, что задумал Глеб. Словно в ответ на мои мысли, Самойский прижался ко мне, и его рука снова оказалась между моих ног.
— Больно, Лилечка? — прошептал он, и сочувствие в голосе звучало почти искренне.
Я лишь всхлипнула, задрожав сильнее, отстранённо отметив, что горевшие от ударов бёдра бессознательно начинают тихонько двигаться, подстраиваясь под ласкающие пальцы. И это было очень странно и непривычно, ощущать одновременно и последствия ударов — кстати, боль потихоньку затухала, снижалась до вполне терпимой, — и знакомую тянущую истому внизу живота. Она расползалась от промежности, где уверенно действовал Глеб, то и дело проникая пальцами в тугую, жаркую глубину, и мышцы инстинктивно сжимались, принимая посторонний предмет. Да, признаться, вот так я всё же расслабилась, отвлеклась от того, что меня наказывают, а значит, как и говорил Самойский недавно, приятного сегодня испытаю мало.
— Думай о том, непослушная моя, что это же будет чувствовать Аня, если окажется на твоём месте, — снова шепнул Глеб, последний раз провёл по уже горячей, сочащейся влагой, плоти и отстранился. — А теперь я накажу твою попку, любящую приключения.
И снова боль от ударов, напрочь смывшая зародившееся возбуждение. Мои слёзы, безостановочно катившиеся по щекам, искусанные губы, и всхлипы, перемежавшиеся сдавленными рыданиями и тихими вскриками. В голове билась одна мысль: больно, больно, БОЛЬНО-О-О… Сидеть точно не смогу несколько дней, даже если мазью мазать. Чёрт возьми… Я была в шаге от того, чтобы начать умолять, наплевав на гордость и всё остальное, ослеплённая острыми переживаниями, губы стали солёными от слёз. Ягодицы и бёдра уже не ощущались, я словно села в муравейник и посидела там несколько часов, или на гнездо диких пчёл… И когда пришло осознание, что ещё один удар, и точно не выдержу, Самойский словно почувствовал. Хотя мышцы напряглись в ожидании, а тело вздрагивало от малейшего шороха, ничего не происходило. Секунду, другую, следующую… А потом к истерзанной, горевшей огнём, нежной коже прижались горячие губы, показавшиеся по контрасту настолько обжигающими, что я снова вскрикнула, беспомощно обвиснув и навалившись на крестовину.
— Ш-ш, Лилечка, — выдохнул Глеб между неторопливыми, жалящими поцелуями, приносившими лишь новые оттенки боли избитой части тела. — Больше бить не буду… пока, — со смешком добавил он, и его пальцы снова нырнули в промежность, безошибочно найдя чувствительный бугорок. — Мне нравится, как ты кричишь, детка, — пробормотал Глеб, медленно поглаживая, настойчиво дразня и вынуждая подаваться назад, навстречу ласке. — И как паxнeшь тоже… — ещё несколько поцелуев, заставивших вздpогнуть, бoль так теснo переплелась с зарoждающимся вoзбуждeнием, что я уже не понимала, отчего дрожу больше.
Перед глазами вспыхивали разноцветные круги, дыхание срывалось, а слёзы продолжали катиться по щекам. Было стыдно перед самой собой, что я так позорно подчиняюсь, откликаюсь на прикосновения того, кто только что по-настоящему выпорол меня, без всякой жалости. Господи… Я же не мазохистка, нет! Или это просто Глеб так умело играет на моём теле, зная все слабые места, и эмоции на самом деле не мои, а вызванные намеренно?.. Додумать не успела, палец Самойского мягко надавил на клитор, заставив судорожно вздохнуть от горячей вспышки удовольствия.
— Уже горячая, скользкая, — снова пробормотал Глеб, выпрямившись и обвив одной рукой мою талию, прижался к спине, и его губы прогулялись по изгибу шеи. Вторую руку он так и не убирал… — Послушная моя Лилечка.
От последних слов захотелось провалиться сквозь землю, а ещё лучше — сгореть от стыда, что пожирал изнутри острыми зубами. Но я ничего не могла сделать, распятая на этом чёртовом кресте, беспомощная и… да, покорная. В горле родился стон отчаяния, но я проглотила его, до боли прикусив губу. А Самойский между тем оставил в покое нежное местечко, окунув меня в волну разочарования, и отстегнул сначала ноги, потом запястья. Колени чуть не подогнулись, и хорошо, что Глеб поддержал, не дав позорно шлёпнуться на пол.
— Продолжим? — шепнул он с предвкушением, обхватив ладонью грудь, обвитую кружевными ленточками, и обвёл подушечкой напряжённый, твёрдый сосок.
По коже разбежались мурашки, ещё одна порция ласки добавила эмоций в бушевавший в крови острый коктейль. А Глеб, отстранив меня, скомандовал:
— Руки назад, Лиля.
Я подчинилась, глядя перед собой невидящим взглядом. Он ухватил мои запястья и соединил их, снова сделав беспомощной. Потом развернул и надавил на плечи, заставив опуститься на колени, и крепко ухватил за волосы, откинув голову, с его лица не сходила довольная ухмылка.
— Открывай ротик, детка, — последовал следующий приказ.
Самойский спустил штаны и высвободил уже напряжённый, готовый член, гладкая головка требовательно ткнулась в мои губы. Его потемневший, горевший похотью взгляд впился в меня, и я уловила в глубине откровенное наслаждение происходившим. Ему нравилось видеть моё унижение и покорность, его это заводило, и от этого становилось ещё тоскливее и противнее. А мне не оставалось ничего, кроме как послушно выполнять приказы… Внутренности смёрзлись в ледяной ком, недавнее возбуждение схлынуло, оставив пустоту и благословенную отстранённость. Я открыла рот, невольно стиснув пальцы скованных за спиной рук, но Самойский не торопился. Он шумно выдохнул, удерживая мою голову, прикрыл глаза, продолжая смотреть на меня сквозь ресницы. Уже влажная головка медленно провела по моим губам, и Глеб хрипло скомандовал:
— Оближи.
Захотелось зажмуриться, лишь бы не видеть его лица. Я даже о Лёше не могла сейчас думать, было ужасно стыдно и гадко даже в мыслях представить его присутствие здесь… Особенно на месте Самойского. Алексей бы никогда не позволил себе такого, он не стал бы унижать меня, я уверена. Я осталась наедине с собой, без возможности убежать хотя бы в фантазиях от страшной реальности. Глеб же словно угадал мои мысли и жёстко добавил, прищурившись и несильно дёрнув за волосы:
— Не смей закрывать глаза! Смотри на меня, Лиля.
Пришлось подчиниться. Высунуть язык, коснуться головки, медленно, как и хотел Самойский, облизать, чувствуя во рту пряный, сладковатый привкус. В животе поднялась горькая волна, и я поспешно сглотнула, уговаривая организм не бунтовать — ещё не хватало разозлить Глеба таким откровенным выражением пренебрежения и отвращения к нему… Бёдра и ягодицы всё ещё болезненно пощипывало после недавнего близкого знакомства со стеком. Повторения не хотелось.
— А теперь губками… — выдохнул тем же хриплым голосом Самойский, чуть подавшись вперёд. — Пососи его, девочка.
Мой рот обхватил кончик твёрдого ствола, слегка втянул, и я снова провела языком по гладкой плоти. Сознание словно раздвоилось, не участвуя в происходящем, это всего лишь моё тело выполняло приказы. А я смотрела со стороны, почти не испытывая эмоций. Как Глеб, чуть откинув голову и приоткрыв рот, покачивается в такт движению моих губ. Как на его лице появляется выражение откровенного блаженства. Как по моей щеке катится слезинка — я даже не заметила, как снова начала молча плакать. Потом захват Самойского стал жёстче, он резко подался вперёд, проталкивая член дальше в мой рот, почти до самого горла. Выдохнул сквозь зубы, вновь посмотрев мне в глаза, и небрежно усмехнулся, замерев.
