— Вот та-ак, — протянул довольно Самойский, и в следующий момент привязал перекладину к спинке кровати верёвкой.
Ноги теперь я тоже не могла опустить. Изнутри поскреблось слабое беспокойство, но растворилось в безразличии. Какая разница, как Глебу хочется оттрахать меня дальше, вряд ли он сможет сделать это как-то по-новому. Природа не предусмотрела большого разнообразия в этом процессе. На моих губах мелькнула кривая улыбка, я проглотила невесёлый смешок. Хоть какое-то утешение, да уж. А дальше… Глеб навис надо мной, продолжая скалиться, в полумраке комнаты казалось, его глаза отсвечивают, как у кошки. Пальцы Самойского медленно провели между ног, погладили влажные складки и аккуратно отодвинули нитку жемчуга. Тело отреагировало лишь слабым отголоском ощущений, я даже не пошевелилась, молча ожидая продолжения.
— Что-то ты притихла, детка, — с напускным недовольством произнёс он, убрав пальцы. — Непорядок, Лиля.
Ну прости, болезный, что не испытываю воодушевления от твоих игр. Чуть не пожала плечами, но вовремя остановила порыв. Не стоит дразнить Самойского, себе только хуже сделаю. Но ему, похоже, и не нужен был мой ответ. Его пальцы проникли в меня, заставив мышцы инстинктивно сжаться, и… я почувствовала прикосновение к тугому колечку, стараниями некоторых уже вполне разработанному за последние дни. Не сдержала резкого вздоха, когда Глеб настойчиво надавил, раздвигая, попыталась отодвинуться, но моя поза оставляла мало пространства для манёвра. Самойский довольно хмыкнул, сделал пару движений скользкими от моей же влаги пальцами, и вынул их. Однако обрадоваться я не успела: он выпрямился, отодвинулся и взял что-то в руки, лежавшее рядом с ним.
— Я тут подумал, что пора познакомить тебя с новыми игрушками, — мягко произнёс Глеб и снова придвинулся, его палец медленно обвёл выступавшую из чёрных кружевных лент напряжённую вершинку. — Тогда точно молчать не будешь.
Сказав это, он вдруг сильно сжал твёрдый шарик и оттянул, и я не успела поймать тихий возглас — приятного было мало в его действиях, боль вспыхнула огненным комочком. Невольно выгнулась, подавшись вперёд в попытке ослабить, но Самойский не отпустил. Более того, я увидела, что он держит штуку, похожую на прищепку с фиксатором, и сквозь кокон апатии пробились первые ростки беспокойства, грозя разбить мою защиту. Миг — и прищепка оказалась на моём соске, сжав его так, что я перестала чувствовать. Яркая вспышка ощущений ослепила, я подавилась вдохом, пытаясь справиться с эмоциями, а Глеб между тем приделал такую же на вторую грудь. Горло перехватило, а безразличие разлетелось на мелкие куски, в голове как световая граната разорвалась. Перед глазами плавали цветные круги, соски пульсировали болью, стиснутые пыточными штуками, и, кажется, по щекам снова поползли слёзы, но Самойскому этого было мало, как я поняла в следующий момент.
— А теперь ещё вот так, детка, — с предвкушением произнёс он, снова переместившись ниже и сев перед моими бесстыдно задранными ногами.
Я не видела, что Глеб там делал, зато очень хорошо почувствовала. Сквозь боль от «игрушек» на сосках пробилось ещё одно ощущение: что-то гладкое, довольно большое, но не совсем похожее на живой орган, провело по нежным складкам, задев клитор, и начало медленно входить в меня. И всё бы ничего, однако это было только начало. Спустя мгновение точно такой же посторонний предмет — и судя по всему, таких же размеров, — прижался к второй дырочке, и я, всхлипнув и широко распахнув глаза, не удержалась, дёрнулась. Мышцы сжались сильнее, не пуская, пытаясь вытолкнуть. Я не хотела, чтобы это было во мне! Не хотела получать удовольствие, как бы Глеб не старался мне его доставить!
— Тихо, тихо, Лилечка, расслабься, — зашептал успокаивающе Самойский, отчего стало ещё отвратительнее на душе. — Не упрямься…
Его палец мягко погладил чувствительный бугорок, заставив выгнуться и глухо застонать, я зажмурилась, потерявшись в противоречивых эмоциях, разрывавших сознание. Все благие намерения соскрести остатки гордости в кучу растворились без следа, оставив обнажённой, беспомощной и беззащитной перед Самойским. Он содрал с меня всё, что можно, добравшись до мягкой сердцевины, и теперь с откровенным наслаждением копался в ней грязными руками… И не только.
— Во-от, послушная моя, — мурлыкнул Глеб, плавным, сильным движением вставив двойной вибратор до самого конца.
Место пальца заняла резиновая лапка, так же мягко прижавшая жарко пульсировавшую точку, и Самойский включил девайс, пристально глядя на меня. О, господи, нет. Вот такого я точно не ожидала. Обездвиженная, связанная, с торчавшей из интимного места игрушкой — это отражало зеркало на потолке, — я ощутила себя на самом дне болота под названием отчаяние. Прибор между ног начал едва заметно вибрировать, послушно выполняя свою функцию, и тело отозвалось, постепенно наполняясь сладостным предвкушением. Оно нарастало, мешалось с болью от защемлённых сосков, и мне с каждой минутой хотелось усилить переживания, хотелось, чтобы предметы, растянувшие меня до предела, начали двигаться внутри. Низ живота затопила горячая тяжесть, там всё стянуло в болезненном приступе навязанного удовольствия. Я ничего не могла с этим поделать, физиологию не победишь…
А Самойский слез с кровати, придвинул к изножью кресло, потом плеснул из бутылки коньяк, судя по цвету. Потом прикурил сигару, уселся, положив стопу на колено и разглядывая меня с ленивым интересом, смакуя выпивку и табак. Я же, задыхаясь от боли пополам с наслаждением, глотала слёзы, давилась рваными вздохами, ослеплённая эмоциями. Извивалась, насколько позволяла поза, и — да, тихо постанывала, умирая от отчаяния и невозможности дотронуться до себя, заставить чёртовы игрушки внутри двигаться…
ГЛАВА 13
Если раньше я думала, что хуже той групповухи в клубе Глеб больше ничего со мной не сделает, сегодняшний вечер показал, насколько я ошибалась. Да, меня не имели везде чужие мужики, пользуя, как шлюху, но то, что происходило сейчас, унижало гораздо сильнее. Заставляло чувствовать себя полностью во власти одного мужчины, и самое ужасное — подчиняться ему беспрекословно. Выполнять его грязные желания, послушно выставлять напоказ эмоции, которые он вынудил меня испытывать. Подушка уже промокла от моих слёз, отражение на потолке расплывалось, я почти перестала осознавать себя, сосредоточенная на одном: неутолённом желании, которое пожаром разрасталось в крови. Игрушка между ног продолжала мягко вибрировать, и казалось, тело вошло в абсолютный резонанс, вибрируя вместе с ней, а костей и вовсе не осталось. Чувственный голод пожирал изнутри, внутри всё кричало о том, что хочет продолжения, движения, а не этой мучительно-сладкой неподвижности. Пересохшие губы что-то бессвязно шептали, от стонов першило в горле, и я была почти готова начать умолять Самойского прикоснуться ко мне, завершить начатое… А он просто молча смотрел, курил и пил, довольно улыбаясь и наблюдая за моими страданиями.
Сколько это длилось, не знаю, наслаждение приблизилось к грани, за которой оно причиняет уже боль, смешиваясь с той, что исходила от зажатых сосков. Мелькнула опасливая мысль, что я сейчас сойду с ума от раздиравших противоречивых ощущений и от невозможности утолить желание. Раздразненный нежными поглаживаниями резиновой лапки клитор обжигал вспышками удовольствия, и я уже впала в полубессознательное состояние, грозившее перейти в беспамятство по-настоящему…
