Самойский почувствовал, что я вот-вот лишу его приятного развлечения, затушил почти докуренную сигару и отставил пустой стакан. Всё это я отметила краем бьющегося в истерике сознания, и когда кровать под ним слегка прогнулась, я едва не разрыдалась от облегчения и нетерпения. Неужели надо мной решили сжалиться?! Глеб прилёг рядом, задумчиво разглядывая моё залитое слезами лицо, медленно провёл пальцами по носу, обвёл искусанные губы.
— Запомни, Лиля, только я распоряжаюсь твоим телом, — тихо, проникновенно заговорил он, пальцы спустились на шею. — И только мне решать, когда и с кем ты получишь удовольствие, — я затаила дыхание, слушая его с колотящимся сердцем, а рука Самойского уже спустилась к груди, обхватила полушарие, не касаясь зажима.
Я настолько привыкла к нему, что боль воспринималась скорее, как удовольствие, границы между этими ощущениями размылись, стали нечёткими. Снимет, или нет? Не снял, ладонь поползла дальше, к низу живота, а губы Глеба ненадолго приникли к моим, нежно целуя, лаская и прикусывая. А потом вдруг сводившая с ума вибрация прекратилась. Самойский выдернул игрушку, заставив коротко всхлипнуть от разочарования. Бёдра сами подались вперёд в бесполезной попытке вернуть сладкие переживания, тело выгнулось, уже неподвластное разумной части меня.
— Сегодня, Лилечка, удовольствие буду получать только я, — шепнул Глеб в губы и выпрямился.
До меня не сразу дошёл смысл его слов сквозь пелену жгучего желания, а когда я, проморгавшись, уставилась на него, в руках Самойский уже держал длинный шёлковый шарф. От его улыбки я разом протрезвела, угар возбуждения поутих, и даже боль, терзавшая тело, притупилась. Что он ещё задумал?.. В ватной, давившей на уши тишине Глеб наклонился, обмотал мою шею шарфом и ухватил длинные концы, выпрямившись и слегка натянув их. Я судорожно вздохнула, чувствуя, как горло сжало, попыталась сглотнуть, но не вышло.
— Г-глеб… Н-не надо… — позабыв про все правила, просипела я, не на шутку испугавшись.
Нет, господи, пожалуйста, не задумал же он… придушить тут меня под шумок?! Самойский же лишь шире улыбнулся, ненадолго отпустив концы и дав мне жадно глотнуть воздуха, спустил штаны, высвободив давно готовое ко второму раунду достоинство. Кажется, он даже не обратил внимания на мои слова, но долго наслаждаться облегчением мне не дали. Вцепившись в мои ягодицы и приподняв их ещё, Глеб резко вонзился в попку, отчего я вскрикнула, в очередной раз дёрнувшись. Точнее, попытавшись. Несмотря на то, что это местечко Самойский подготовил, приятными ощущения от его действий я назвать не могла. А потом… Он снова ухватил концы шёлкового шарфа и натянул, йзгееж лишая воздуха.
Перед глазами поплыли разноцветные круги, в груди закололо, и я натянула руки, чувствуя, как край наручников врезается в нежную кожу запястий. И толчок внутри, пока я хватаю ртом такие драгоценные крупицы воздуха, проталкивая их в лёгкие. Казалось, происходящее со мной нереально, я вижу какой-то страшный сон. Удушье, борьба за вздох, растянутая членом Глеба попка… Шарф ослаб, и мой всхлип, и снова Глеб вбивается в меня, натягивая шёлковую удавку… И всё повторяется, только движения становятся быстрее, и я уже не успеваю сделать полноценный вдох, когда появляется возможность. Кажется, Самойский увлёкся своими садистскими штучками, но сказать ему об этом не осталось сил. Они все уходили на то, чтобы дышать, хоть как-то, хоть чуть-чуть. Голова кружилась всё сильнее, я даже уже не стонала, хрипела, пока Глеб с запрокинутой головой и откровенным выражением блаженства на покрытом капельками пота лице проникал в меня всё глубже, сильнее. Время остановилось, застыло стальными бусинами вокруг, и на несколько страшных секунд мелькнула мысль, что я останусь в этой жуткой реальности навсегда, привязанная, беспомощная и доступная для утех садиста и извращенца.
Закончилось всё неожиданно для моего впавшего в полубессознательное оцепенение разума. Шарф натянулся особенно сильно, перекрывая доступ к кислороду, я выгнулась, широко раскрыв рот, и уже сипела, не в силах исторгнуть из себя ни звука. Кажется, Самойский всё-таки решил применить ко мне крайние меры… Чёрт… Как же Аня без меня… Он же и до неё доберётся теперь… Словно сквозь вату я услышала сдавленный стон, и почувствовала внутри особо мощные толчки, настойчиво раздвигавшие напряжённые мышцы. И — всё. Тиски на шее разжались, я судорожно закашлялась, ничего не видя вокруг и уже ничего не ощущая. Ни боли, ни тем более удовольствия. Кажется, лимит выдержки на сегодня исчерпан. Смутно слышала бормотание Глеба, пока он освобождал меня, но слов разобрать не могла. Запястья саднили, в горле першило, в груди кололо, а тело ломило от всего, что с ним сегодня делали. Снятые с сосков зажимы добавили острых ноток в букет ощущений, от вспышек боли, опаливших грудь, я слабо застонала, слизнув с губ солёные капли. Ноги и руки к тому времени уже были свободными, и я перевернулась на бок, зажмурившись и чувствуя ужасающую слабость во всём теле. Ко всему, меня ещё начало трясти мелкой, противной дрожью. Страшно хотелось очутиться дома, в ванной, наполненной горячей водой… Или хотя бы под душем.
— Идём, Лилечка, — бормотание Глеба послышалось над самым ухом, и меня взяли на руки. — Послушная моя куколка…
Ничего не отозвалось на эти слова, эмоции словно выключили. Наверное, позже придёт откат, но сейчас я погрузилась в странное полузабытье, плавая в вязком желе, где не было ни мыслей, ни ощущений. И слава богу. Не хочу думать ни о чём, и чувствовать тоже ничего не хочу. Смутно помню, как Самойский отправился со мной в ванную, заботливо помыл под душем, поддерживая, чтобы я не упала. Запястья, исхлёстанную кожу на бёдрах и ягодицах и между ног саднило, но я даже не морщилась, безучастно стоя под горячими струями. Наверное, это в самом деле всё, последняя соломинка. Внутри поселились холод и пустота, как в ледяной пустыне. Ниже падать точно некуда, и, кажется, я всё же сломалась, Глеб дожал…
Немного пришла в себя, когда обнаружила, что стою в той самой спальне на первом этаже, а Самойский меня одевает. Аккуратно и уверенно, не путаясь в одежде и застёжках. Ну да, рука набита, наверное. Всё происходило в абсолютной тишине, нарушать которую совершенно не было желания. Закончив, Глеб выпрямился, подал сумочку и подхватил под локоть, мягко потянув к выходу. Я послушно пошла, глядя перед собой и автоматически передвигая ноги. В коридоре, остановившись перед дверью, он положил мне ладони на плечи, прижавшись к спине, и тихо произнёс на ухо:
— Завтра поставишь камеру, Лиля. Отговорок не принимаю, как ты это сделаешь, твои проблемы. И я не шутил, когда говорил, что в следующий раз за твою непокорность здесь окажется Аня. И то, что с тобой сегодня было, только начало, — его губы коснулись моей шеи, и Самойский отступил. — Иди, детка. Такси отвезёт тебя домой. Телефон не забудь включить, — добавил он, из чего я заключила, что Глеб лазал по моим вещам.
— Хорошо, — бесцветным голосом ответила я и открыла дверь, не оглядываясь, шагнула в коридор и направилась к лифту.
Такси в самом деле ждало около подъезда. Я села, откинувшись на сиденье и прикрыв глаза, всё так же ни о чём не думая. Телефон включила, уже когда подъезжали к моему дому, и опять платить не потребовалось — Глеб обо всём позаботился. Губы на несколько мгновений растянулись в кривой усмешке, и снова навалилась апатия. Заботливый, конечно. В гробу я видала такую заботу. Вышла из машины и побрела к подъезду, автоматически передвигая ноги. Добралась до своей квартиры, зашла, даже не испытывая желания напиться, как после групповухи. Вообще ничего не хотелось. В квартире горел свет, хотя время уже двигалось к полуночи, но я не обратила на это никакого внимания. Скинула туфли и вышла на кухню, не совсем понимая, зачем. Медленно опустившись на стул, я уставилась перед собой бездумным взглядом, полностью погрузившись в себя. Навалилось ощущение, что — всё, жизнь зашла в тупик, и выхода просто нет. Совсем.
