— Спасибо, Лиль, — тепло улыбнулся Лёша, словно почувствовав, что снова о нём думаю. — И кофе отличный получился, без всякой кофе-машины, — добавил он, и я ощутила, как на щеках выступил румянец.
Даже улыбнуться смогла, скользнув по его лицу взглядом. Запоминая каждую чёрточку, мысленно прося прощения за то, что у нас ничего не выйдет. Лёша поставил чашку в раковину и даже сполоснул — я не успела остановить, — а потом вышел в коридор, и я за ним. Молча наблюдала, как он оделся, прихватил барсетку, взялся за ручку двери. Безумно хотелось, чтобы Лёша подошёл, поцеловал напоследок, хоть чуть-чуть разбавил витающую в воздухе напряжённость, но я скрестила руки на груди и запретила себе показывать эмоции.
— Лиль, — вдруг позвал Каменев и обернулся, одарив меня пристальным взглядом. — А у тебя с Глебом что-то есть?
Вопрос сбил с толку и всколыхнул не просто тревогу, а настоящую панику. Надо срочно что-то ответить, нельзя, нельзя, чтобы Алексей заподозрил неладное!
— Нет, с чего ты взял? — как голос не сорвался, не знаю, и полумрак в коридоре очень выручил — надеюсь, моё бледное лицо Каменев не заметил.
— Просто я видел, как он вчера на тебя смотрел, — ещё больше испугал внимательностью Лёша, а потом вдруг развернулся, шагнул и крепко обнял.
Его губы настойчиво прижались к моим, язык раздвинул, проникая внутрь, и сопротивляться сил не осталось. Мои руки обвили шею Каменева, тело прильнуло, и я ответила, с отчаянием приговорённого, которому дали последнее желание. Целовала жадно, лихорадочно, цепляясь за широкие плечи, запуская пальцы в русые волосы и едва не плача от острого приступа нежности и тоски. Приехали, Лиля. Кажется, я влюбилась…
— До завтра, — шепнул Лёша, отстранившись, и мне показалось, хотел добавить что-то ещё.
— Пока, — поспешно ответила я и с большой неохотой отступила, борясь с соблазном удержать Каменева, не дать ему уйти.
Но дверь закрылась, и я осталась одна. Из меня как будто выпустили воздух, колени подкосились, и я осела на пол, прикусив губу и зажмурившись. Предательская слезинка всё-таки скатилась по щеке, внутри стало пусто и больно. Завтра всё будет совсем по-другому, Лёша, даже если ты думаешь иначе. Кое-как взяв себя в руки, я поднялась и направилась в комнату, за телефоном — узнать, где и как там Аня, и когда ждать её домой.
Спустившись к своей машине, Алексей сел за руль и вытащил мобильник. Он слышал, как Лиля с кем-то разговаривала, и хотя по её фразам было не понять, в чём состояла суть разговора, резкое изменение поведения девушки сказало ему о многом. И нервозность, сквозившая в каждом жесте Лили. А уж изменившееся лицо, когда он спросил о Глебе, превратило его подозрения в уверенность. Каменев набрал номер и поднёс трубку к уху.
— Вась? Слушай, а приставь-ка своих молодцев к Самойскому, — негромко попросил он.
— Ты что-то узнал? — подобрался следователь, и в его голосе послышалось нетерпение.
— Пока нет, но уверен, что узнаю, — Алексей прищурился. — Он звонил Лиле, что-то ей сказал, и она напряглась очень сильно. Мне это не нравится.
Василий деликатно не стал уточнять, а откуда друг знает, что Глеб ей звонил.
— Хорошо, сделаю, — согласился Вася.
— Спасибо, — Каменев улыбнулся уголком губ и завёл машину. — До связи.
— До связи, — Василий отключился.
Лёша же поехал домой, по пути обдумывая планы на завтра. После всего, что услышал, он уверился в том, что с Лилей надо поговорить, и серьёзно, убедить девушку поделиться проблемами, особенно если они связаны с Самойским. Затравленное выражение в красивых серых глазах ему очень не понравилось. Гораздо больше Лёше хотелось видеть их затуманенными от страсти, как вчера ночью. И он собирался сделать всё, чтобы она повторилась. И не только ночь, но и утро, и не один раз.
Анюта обрадовала, что они в обед выдвигаются обратно, и голос у сестры был довольный и радостный. Меня немного отпустило — признаться, я побаивалась, что Глеб ради устрашения всё же что-то сделает Ане… Обошлось. Остаток воскресенья для меня прошёл, как в тумане. Из головы не шли воспоминания о губах Лёши, его руках, поцелуях. О том пронзительном счастье и наслаждении, которое я испытала вместе с ним. От осознания, что это никогда не повторится, хотелось выть в голос, и глаза постоянно были на мокром месте. Аня всё-таки заметила, что со мной что-то не так, и за ужином спросила:
— Лиль, ты в порядке? Потерянная какая-то весь день ходишь и задумчивая.
Я чуть не поперхнулась гречкой, желание реветь разом утихло, и тоска отошла на задний план, затаилась в глубине.
— Да, нормально всё, — храбро улыбнулась я, прожевав еду. — Просто понедельник завтра, выходные закончились.
— Ты вроде говорила, у вас там новый начальник? — проницательная Аня хитро улыбнулась. — И как он? Симпатичный?
Более чем. Перед глазами снова завертелись картинки, и я едва подавила мечтательный вздох.
— Ничего так, но я не приветствую служебные романы, — как можно невозмутимее ответила Ане. — Всё-таки, работа — это работа, а личная жизнь отдельно.
— Может, зря ты так категорично? — сестра задумчиво уставилась на меня. — Ты ж кроме работы нигде и не бываешь, Лиль.
— Да не бери в голову, Анют, — махнула я рукой, быстренько сворачивая опасную тему. — А свою судьбу можно встретить и по дороге в магазин.
Слава богу, она не стала углубляться в обсуждение Каменева, и я с облегчением незаметно выдохнула. Остаток воскресенья пролетел незаметно, и я наконец улеглась в кровать. Уснула не сразу, долго ворочалась, вспоминая, вспоминая… Эмоции будоражили кровь, к ним примешивались мысли о завтрашнем дне, и волнение подскакивало, прогоняя сонливость. В конце концов, меня всё же сморило, и мозг отключился, подарив долгожданный сон.
Утро обрадовало отсутствием звонка от Глеба — значит, инструкций по поводу внешнего вида не будет, и можно надеяться на обычный рабочий день без неприятных сюрпризов. Правда, это не отменяло, что придётся общаться с Алёшей, и вот тут меня охватывала неуверенность. Как себя вести, пока не придумала, а при мысли, что Самойский будет при каждом удобном случае пристально следить… Ох. Как ни хотелось приодеться, я выбрала нейтральный костюм и блузку, не желая одному давать напрасных надежд, а другого раздражать лишний раз. И в таких вот растрёпанных чувствах поехала на работу.
Приёмная встретила привычной тишиной и — светом в обоих кабинетах, и Глеба, и Лёши. Я тихонько села на место, включила компьютер, пытаясь унять мечущееся по всей грудной клетке сердце и молясь про себя, чтобы и зам, и директор как можно позже вспомнили обо мне. Но понедельник, похоже, начинал оправдывать пословицу с самого утра. Через пару минут раздался звонок — от Самойского.
— Лиля, зайди, — отрывисто приказал он, даже не поздоровавшись, и я невольно вздрогнула, облившись холодным потом.
И хотя умом понимала, что при Алексее Глеб ничего мне не сделает, разве что опять запугивать и отчитывать начнёт, страх всё равно не желал разжимать ледяные когти. Внезапно навалилась усталость, а с ней пришла и апатия. Как же надоело всё это, надоело бояться, трястись и терпеть. Желание признаться во всём Лёше и будь, что будет, стало почти непреодолимым, и в кабинет Самойского я входила отрешённая и почти равнодушная. Меня встретили непроницаемым взглядом и лицом. Глеб сидел в кресле, чуть откинувшись, и на его столе лежала коробка средних размеров.
