Теперь совершенно ясно для всех, что настоящая война не может окончиться без ряда наиболее тяжёлых и наиболее кровавых революций, из которых русская революция была только первой, явилась только началом.
(Доклад о текущем моменте, IV конференция профсоюзов и фабзавкомов Москвы, 27 июня)
1394
Можно встретить ещё людей у нас, которые рассуждают: при царе хлеб всё-таки был, а революция пришла, и хлеба нет. И понятно, что, может быть, действительно, для каких-либо деревенских старух всё развитие истории за последние десять лет к этому сводится, что прежде хлеб был, а теперь нет.
(То же)
1395
Представители научного социализма, Маркс и его последователи всегда отличались от социалистов-утопистов, от социалистов мелкобуржуазных, от социалистов-интеллигентов, от социалистов-мечтателей. Мечтатели-интеллигенты, мелкобуржуазные социалисты – они думали, может быть, думают, мечтают о том, что социализм удастся ввести путем убеждения. Убедится большинство народа, и, когда оно убедится, меньшинство послушается, большинство проголосует, и социализм будет введен. (Аплодисменты.) Нет, так счастливо земля не устроена; эксплуататоры, звери-помещики, капиталистический класс убеждению не поддаются.
(То же)
1396
Понятно, что широкие массы трудящихся заключают в себе очень много людей, которые – вы это особенно хорошо знаете: каждый из вас на фабрике наблюдает это – просвещёнными социалистами не являются и не могут быть ими, потому что им нужно каторжно работать на фабрике и не остается у них ни времени, ни возможности стать социалистами.
(То же)
1397
Легко сказать: хлебная монополия, но надо подумать о том, что это значит. Это значит, что все излишки хлеба принадлежат государству; это значит, что ни один пуд хлеба, который не надобен хозяйству крестьянина, не надобен для поддержания его семьи и скота, не надобен ему для посева, – что всякий лишний пуд хлеба должен отбираться в руки государства. Как это сделать? Надо, чтобы были установлены цены государством, надо, чтобы каждый лишний пуд хлеба был найден и привезён. Откуда взять крестьянину, сознание которого сотни лет отупляли, которого грабили, заколачивали до тупоумия помещики и капиталисты, не давая ему никогда наесться досыта, – откуда ему взять в несколько недель или в несколько месяцев сознание того, что такое хлебная монополия?
(То же)
1398
И мы берёмся за дело управления не так, как берутся правительства, которые опираются на чиновников. Так легко управлять: пусть один человек получает 400, пусть другой – повыше, по тысяче рублей, наше дело приказать, и они должны исполнять. Так управляют все буржуазные страны, они нанимают себе чиновников за высокую плату, нанимают тех же сынков буржуазии и им поручают управление. Советская республика так управлять не может. Чиновников у неё нет, чтобы управлять и руководить делом объединения всех текстильных фабрик, делом взятия на учёт, делом введения монополии на все предметы первой необходимости и правильного распределения их. Для этого мы зовём тех же рабочих, мы зовём представителей профессиональных союзов текстилей и говорим: вы должны составлять большинство руководящей коллегии Центротекстиля, и вы составляете большинство в них, как вы составляете большинство в руководящих коллегиях в Высшем совете народного хозяйства. Товарищи рабочие, беритесь сами за это важнейшее государственное дело, мы знаем, что это труднее, чем ставить деловых чиновников, но мы знаем, что другого пути нет. Нужно дать власть в руки рабочего класса и научить передовых рабочих, несмотря на все трудности, тому, чтобы они на своём опыте, на своей спине, своими руками доходили до того, как надо распределять все предметы, всю мануфактуру в интересах трудящихся.
(Речь на IV конференции профсоюзов и фабзавкомов Москвы, 28 июня)
1399
Наши «человеки в футляре», хлюпики из буржуазной интеллигенции, называющие себя «социал-демократами» и «социалистами», подпевают буржуазии, сваливая проявления одичания или неизбежную жестокость мер борьбы с особенно острыми случаями одичания на революцию <…> Они слыхали и признавали «теоретически», что революцию следует сравнивать с актом родов, но, когда дошло до дела, они позорно струсили, и своё хныканье дрянных душонок превратили в перепев злобных выходок буржуазии против восстания пролетариата. Возьмём описание акта родов в литературе, – те описания, когда целью авторов было правдивое восстановление всей тяжести, всех мук, всех ужасов этого акта, например, Эмиля Золя «Радость жизни» или «Записки врача» Вересаева. Рождение человека связано с таким актом, который превращает женщину в измученный, истерзанный, обезумевший от боли, окровавленный, полумёртвый кусок мяса. Но согласился ли бы кто-нибудь признать человеком такого «индивида», который видел бы ТОЛЬКО это в любви, в её последствиях, в превращении женщины в мать? Кто на ЭТОМ основании зарекался бы от любви и от деторождения? Роды бывают лёгкие и бывают тяжёлые. Маркс и Энгельс, основатели научного социализма, говорили всегда о ДОЛГИХ МУКАХ РОДОВ, неизбежно связанных с переходом от капитализма к социализму.
(«Пророческие слова», 29 июня)
1400
Пусть каркают социалистические хлюпики.
(То же)
1401
На Дону Краснов, которого русские рабочие великодушно отпустили в Петрограде, когда он явился и отдал свою шпагу, ибо предрассудки интеллигенции ещё сильны и интеллигенция протестовала против смертной казни, был отпущен из-за предрассудков интеллигенции против смертной казни. А теперь я посмотрел бы народный суд, тот рабочий, крестьянский суд, который не расстрелял бы Краснова, как он расстреливает рабочих и крестьян. Нам говорят, что, когда в комиссии Дзержинского расстреливают – это хорошо, а если открыто перед лицом всего народа суд скажет: он контрреволюционер и достоин расстрела, то это плохо. Люди, которые дошли до такого лицемерия, политически мертвы. (Аплодисменты.) Нет, революционер, который не хочет лицемерить, не может отказаться от смертной казни. Не было ни одной революции и эпохи гражданской войны, в которых не было бы расстрелов. <…> Ссылаются на декреты, отменяющие смертную казнь. Но плох тот революционер, который в момент острой борьбы останавливается перед незыблемостью закона. Законы в переходное время имеют временное значение. И если закон препятствует развитию революции, он отменяется или исправляется.
(Доклад СНК на V съезде СРКСИКД, 5 июля)
1402
Социализм перестал быть догмою, как он перестал, может быть, и быть программой. В нашей партии ещё не написано новой программы, а старая никуда не годится. (Аплодисменты.) Распределить хлеб правильно и равномерно – вот в чём основа социализма сегодня. (Аплодисменты.) Война оставила нам в наследство разруху; усилиями Керенского и помещиков-кулаков, говорящих: после нас хоть потоп, страна доведена до того положения, что говорят: чем хуже, тем лучше. Война оставила нам такие бедствия, что теперь мы на вопросе о хлебе переживаем самую сущность всего социалистического устройства и должны взять этот вопрос в руки и решить его практически. Тут говорим мы себе: как быть с хлебом, по-старому ли, по-капиталистически, когда крестьяне, пользуясь случаем, наживают тысячи рублей на хлебе, называя при этом себя трудовыми крестьянами, а бывает, что даже и левыми эсерами? Они рассуждают так: если народ голодает, значит, цены на хлеб повышаются, если голод в городах, значит, у меня туга мошна, а если будут голодать ещё больше, значит, я наживу ещё лишние тысячи. Товарищи, я прекрасно знаю, что не вина отдельных лиц в этом рассуждении. Всё старое гнусное наследие помещичьего и капиталистического общества научило людей так мыслить, так думать и жить, а переделать жизнь десятков миллионов людей страшно трудно, для этого нужно долго и упорно работать, а эту работу мы только что начали. У нас никогда не было и в мыслях обвинять тех людей, кто в одиночку, мучимый голодом и не видя пользы в организации социалистического распределения хлеба, бросается помогать себе в одиночку, махая на все рукой, – таких нельзя винить. Но мы говорим: когда выступают представители партий, когда мы видим людей, примкнувших к определенной партии, когда видим большие группы народа, то от них мы требуем, чтобы они посмотрели на это дело не с точки зрения измученного, истерзанного и голодного человека, на которого ни у кого не поднимется рука, а с точки зрения строения нового общества.
