На съезде этом были элементы, к каковым относятся немецкие независимые, которые теперь повели самую поганую политику против Советской власти. Выкинуть их в то время нельзя было.<…> Мы должны были терпеть «Роте Фане», и многие другие не могут и мысли допустить, что мы своей рукой поможем советизации Польши. Люди эти считают себя коммунистами, но некоторые из них остаются националистами и пацифистами. Конечно, коммунисты, которые пережили больше, к таковым относятся финляндские товарищи, и тени не оставили у себя от тех предрассудков. Говорю – не оставили, потому что они пережили более длинный период войны. Когда у меня была английская рабочая делегация и я говорил с ней, что всякий порядочный английский рабочий должен желать поражения английского правительства, то они меня совершенно не поняли. Они состроили такие лица, которые, я думаю, не может схватить даже самая лучшая фотография. В их головы совершенно не вмещалась та истина, что в интересах международной революции английские рабочие должны желать поражения своего правительства.
Те факты, что в Польше хорошо развито пролетарское население и лучше воспитан сельский пролетариат, эти факты говорят нам: ты должен помочь им советизироваться.
И вот та стадия, на которой нас застали события и на которой стала наша партия. Это было важнейшим переломом не только в политике Советской России, но и в политике всемирной. До сих пор мы поступали как единственная сила против всего мира, мечтая только о том, как бы уловить щелки между ними, чтобы противник не мог нас раздавить, а теперь мы сказали: мы теперь покрепче стали и на каждую вашу попытку наступления мы будем отвечать контрнаступлением, чтобы вы знали, что вы рискуете не только тем, что вы просадите несколько миллионов, как вы просадили на Юденича, Колчака и Деникина, но что вы рискуете тем, что за каждое ваше наступление будет расширяться область Советской республики. Россия то сих пор была только объектом, над которым мудрили и судили, как лучше её разделить между Юденичем, Колчаком и Деникиным. А теперь Россия сказала: а мы посмотрим, кто сильнее в войне. Вот как встал вопрос. Это – перемена всей политики, всемирной политики. Тут историку придется отметить, что это начало нового периода.
Каковы же были результаты этой политики? Конечно, главным результатом было то, что сейчас мы оказались потерпевшими громадное поражение. Чтобы перейти к этому, я должен описать то, что этому предшествовало. Насколько нам удалось прощупать штыком готовность Польши к социальной революции? Мы должны сказать, что эта готовность мала. Прощупать штыком – это значило получить прямой доступ к польскому батрачеству и к польскому промышленному пролетариату, поскольку он остался в Польше. Промышленный пролетариат оставался в Варшаве, в Лодзи, в Домбровицах, которые от границы очень далеко. С другой стороны, чтобы действительно прощупать степень готовности пролетариата Польши, в первую голову промышленного и, во вторую голову, батрацкого, стоящего на базисе засилья, мы должны были очистить от польских буржуазных войск и занять не только районы Варшавы, но и те районы, где есть промышленный пролетариат. А эти районы начинаются еще раньше, чем Варшава, которую занять не удалось. Поэтому прощупать готовность Польши к социалистической революции удалось чрезвычайно мало. Мы встретили большой национальный подъём мелких буржуазных элементов, которые по мере приближения к Варшаве приходили в ужас за свое национальное существование. Нам не удалось прощупать действительного настроения пролетарских масс и в батрачестве, и в рядах промышленного пролетариата Польши.
Зато разыгралась такая картина в международной политике, которая представляет из себя нечто в высшей степени поучительное и которая явилась центром события. <…> Мы, подходя к Варшаве, подошли настолько близко к центру всемирной империалистической политики, что мы стали её делать. <…> Таким образом, в Германии и Англии мы создали совершенно новую полосу пролетарской революции против всемирного империализма, потому что Польша как буфер между Россией и Германией, Польша как последнее государство останется всецело в руках международного империализма против России. Она является опорой всего Версальского договора. Современный империалистический мир держится на Версальском договоре. Победив Германию, решив вопрос, – которая из двух всемирных могущественных групп, английская или германская, будет распоряжаться судьбами мира на ближайшие годы, империализм закончил Версальским миром. У них нет другого закрепления всемирных отношений, как политических, так и экономических, кроме Версальского мира. Польша – такой могущественный элемент в этом Версальском мире, что, вырывая этот элемент, мы ломаем весь Версальский мир. Мы ставили задачей занятие Варшавы, задача изменилась, и оказалось, что решается не судьба Варшавы, а судьба Версальского договора. Так вопрос был поставлен во всей немецкой буржуазной черносотенной и французской печати. Приближение наших войск к границам Восточной Пруссии, которая отделена коридором Польши, выходящим дальше на Данциг, указывает, что Германия вся закипела. Стали выходить известия, что десятки и сотни тысяч немецких коммунистов переходят наши границы, полетели телеграммы немецких коммунистических полков. Приходилось принимать решения помочь не публиковать и продолжать заявлять, что мы ведем войну. Когда теперь приходят газеты, не разделяющие взгляды большевиков, и рисуют положение Восточной Пруссии, получается чрезвычайно интересная картина, которая мне напоминает некоторые периоды русской революции 1905 года, когда в Германии появился средний тип черносотенца-революционера.
Тогда революция 5-го года делала крупные первые шаги, чтобы вскопать, поднять самые крупные и в то же время самые отсталые элементы крестьянства, и эту работу нам помогали делать черносотенные элементы, которые своей агитацией против нас старались поднять крестьянство, тогда эту агитацию вели черносотенные попы и офицерство, и получалось так, что это вновь возникающая черносотенная политическая организация впервые объединяла крестьян, привлекала их к организации, и эти поднятые крестьяне сегодня выступали с черносотенными требованиями, а назавтра требовали всей земли у помещика. И вот такая же штука получилась теперь в Германии. Я не захватил с собою корреспонденцию одной германской антибольшевистской печати (которую я, конечно, не мог бы всю огласить за недостатком времени), в которой говорится, что вся Восточная Германия кипит, и все капписты (те, которые стояли за Каппа – нашего Корнилова), все эти капписты – за большевиков, и получается такая вещь, что когда говорят с неразвитым немецким парнем, который в политике ничего не понимает, то он колеблется и говорит, что придется вернуть Вильгельма, потому что нет порядка, и в то же время говорит рядом наоборот, что надо идти за большевиками. И мы видим, что Восточная Германия кипит, образовывается какой-то противоестественный блок во главе с генералами-корниловцами, которые как люди военного рассудка и у которых лозунг: только война с Францией во что бы то ни стало, всё равно с кем и всё равно в каких условиях; эти немецкие офицеры – люди политически неграмотные, не знающие, что война дает после себя определенные последствия (где им это понять), такому германскому офицеру надо 10 лет учиться в разных революциях, чтобы чему-нибудь научиться. И вот у них идея войны с Францией во что бы то ни стало. И таким образом получилось, что мы имели силу и значительную силу против Антанты.
