И в то время мы Керзону ответили – вы ссылаетесь на Лигу Наций. Но что такое Лига Наций? Она плевка не стоит. Еще вопрос: кто решит судьбу Польши. Вопрос может решиться не тем, что скажет Лига Наций, а тем, что скажет красноармеец. Вот что мы ответили Керзону, если перевести нашу ноту на простой язык. И тогда в Германии это так и поняли, и получился противоестественный характерный блок, блок, который не был составлен по договору, не был нигде записан, проголосован, а блок, в котором капповцы и корниловцы, вся масса из патриотически настроенного элемента была вместе с большевиками. Вот какая проблема стояла тогда, и эту проблему не могли в то время решать немецкие коммунисты, не могли решать потому, что они сидели в то время здесь в Москве, сидели и решали самый примитивный вопрос относительно того, как создать элементы действительной компартии в Германии, решали основной вопрос отношения к правым независимцам, у которых вожди были вроде нашего Цедербаума, а рабочие были большевистски настроены. Они были заняты решением этого всемирного вопроса, который возникает во всех странах. И в это время события в Германии перескочили все решения этих вопросов и наметился блок последовательных и крайних патриотов, признающих сознательно блок с Советской Россией. Получался блок такой, что во всемирной политике существуют только две силы: одна – Лига Наций, которая дала Версальский договор, а другая – Советская республика, которая этот Версальский договор надорвала и противоестественный блок Германии был за нас. <…> В международном масштабе оказалось не только то, что мы побили Колчака, Деникина и завоевали русское зажиточное крестьянство, антикоммунистическое, которое, между прочим, решило судьбы Колчака и Деникина, но мы завоевали мелкую буржуазию и крупную буржуазию маленьких стран, формально независимых, но задавленных Антантой. Это решило заключение мира с нами Эстонии, первой страны, заключившей с нами мир. Она целиком буржуазная, она целиком в кармане английских и американских миллиардеров, она вся целиком была против мира с нами, и она с нами заключила мир, так солоно ей показался международный империализм.
В Германии коммунисты остались со своими лозунгами. Когда немецкие левые договорились до такой нелепости, что не нужно гражданской войны, а, напротив, нужна общенародная война против Франции, это была неслыханная глупость. Так ставить вопрос – это граничило с изменой. Без гражданской войны Советскую власть в Германии не получишь. Если ты заключишь блок с немецкими корниловцами, они тебя надуют. В Германии – слабая маленькая коммунистическая партия и сильная партия шейдемановцев, правых меньшевиков. Громадная пролетарская партия, во главе которой стоят наши цедербаумы. Политика между двух стульев.<…>
В Англии Керзон предъявил нам ультиматум, либо отойди, либо мы воюем. Они привыкли считать, что они, подписавшие Версальский мир, могут распоряжаться всем миром. Когда мы ответили на это, что мы Лиги Наций не признаем, то французские газеты писали: «дерзкий ответ». Выражение из терминологии школьной комнаты, где учитель говорит ребятам, что вы ведете себя дерзко; в мировой политике такими терминами выражаться нельзя. Факт тот, что Лига Наций как таковая себя не показала. Оказалось, что для того, чтобы воевать с нами, надо прежде спросить английского рабочего. В результате нашего заявления оказалось, что английский пролетариат поднялся на совершенно новую революционную ступень. Мы, стоя под Варшавой и не умея эту Варшаву взять и прощупать, какова готовность польского рабочего к революционному действию, мы пощупали английских рабочих и подняли их на новую ступень революционного действия. Когда нам был предъявлен ультиматум, то английские рабочие, 9/10 из которых меньшевики самые злостные, ответили на это образованием Комитета действия. Английская пресса забеспокоилась, закричала, что это двоевластие, и она была права. Англия оказалась на той стадии в политических отношениях, в которых оказалась Россия после февраля 1917 года: наряду с правительством были советы, которые имели соглашательную комиссию и фактически каждый шаг правительства проверяли, когда буржуазия всего мира говорила, что так существовать нельзя, а вот теперь в Англии оказался Совет действия, и этот Совет действия помешал войне Англии против нас. Ничего из тех угроз, которые нам лорд Керзон предъявил, осуществить не удалось, и рабочее движение Англии поднялось на невероятно высокую ступень. <…> Но всё-таки мы потерпели огромное поражение, колоссальная армия в 100 000 или в плену, или в Германии, Одним словом гигантское, неслыханное поражение.
Что же это значит? Это значит, что несомненно была допущена ошибка, ведь мы имели на руках победу и мы её выпустили. <…> Но вы знаете, что стратегия и политика неразделимо связаны. Нам во время гражданской войны, Политбюро приходилось решать чисто стратегические вопросы, настолько чисто стратегические вопросы, что мы смотрели друг на друга с улыбкой, как же так мы превратились в стратегов? среди нас были даже люди, которые издалека войны не видали, но несмотря на это приходилось заниматься стратегией, потому что стратегия подчинена политике и одно с другим связано неразрывно <…>
Где же теперь искать ошибку? Возможно ошибка политическая, возможно и стратегическая. Отнюдь не претендую ни малейшим образом, что знаю военную науку, многое, заранее прошу извинения перед товарищами, которые знают эту науку теоретически и практически, я буду разбирать с точки зрения, где искать возможно ошибку политическую или стратегическую.
Я сейчас скажу, что Цека вопрос этот разбирал и оставил его открытым. Мы для того, чтобы поставить этот вопрос на исследование, для того, чтобы решить его надлежащим образом, мы должны дать для этого большие силы, которых у нас нет, потому что будущее захватывает нас целиком, и мы решили – пусть прошлое решат историки, пусть потом разберутся в этом вопросе. К этому мы пришли. Ошибка – либо в политике, либо в стратегии, либо там и тут. Возможна ошибка в ответе на ноту Керзона 12 июня, когда мы сказали: просто наплевать на Лигу Наций, идем вперед. <…> И вот тут, может быть, следовало бы ответить иначе. Мы говорили, что в основе принимаем предложение Керзона, но будем торговаться. И мы торговались на основе нашего решения до тех пор, пока Розенфельду не пришлось, по независящим обстоятельствам, поторговаться так, что его оттуда выгнали. Мы получили помощь Комитета действия, так что в конце концов выиграл Розенфельд, а не Ллойд Джордж. Может быть, мы должны были бы ответить так: принимаем в основу, что остановимся на 50-й версте или на той границе, которую вы даете. Это определяется условиями военных фронтов. Получая Восточную Галицию, мы имели базу против всех современных государств. При таких условиях мы становились в соседство с Прикарпатской Русью, которая кипит больше, чем Германия, и является прямым коридором в Венгрию, где небольшого толчка достаточно для того, чтобы вспыхнула революция. Мы сохраняли в международном масштабе ореол страны, которая непобедима, и является великой державой. Это большая похвала.
Но тут вырисовывается другая политика. Мы тогда не получили бы того кипения, которое было; наверное, мы не получили бы Комитета действия, мы не получили бы перехода всей английской политики, пролетарской и буржуазной на новую стадию. Но мы выиграли бы прочную, спокойную, твердую базу для операций против срединной Европы через намеченные границы. Возможно, повторяю, что здесь была политическая ошибка, за которую отвечает ЦК вообще, и за которую каждый из нас берет на себя ответственность. Это является основной ошибкой. Стратегия подчинена политике. <…> Разговаривать можно, но если ты не проводишь решения, порядочный нарком, тебя выгонят или в тюрьму посадят. Без этого сознания мы давно бы все рассыпались. Тут стратегия, может быть, даст понять и сказать: а наступать-то у нас не хватит сил и, пройдя 50 или 100 верст, остановившись тут, мы стояли бы в этнографической Польше, мы имели бы верную обеспеченную победу. Мы теперь уже наверняка, если бы тогда остановились, имели бы теперь мир, абсолютно победоносный, сохранив весь тот ореол и всё то воздействие на международную политику. Возможно, что стратегическая ошибка была. <…> Вы увидите, почему в ЦК получилось преобладание мнения, что нет, комиссию по изучению условий наступления и отступления мы создавать не будем. Чтобы изучить этот вопрос, у нас нет на это сил. У нас сейчас нет других вопросов, которые требуют немедленного решения. Мы ни одной, даже второклассной силы на то, дать не можем. И нам надо решать другие вопросы, сложнейшие вопросы политики и стратегии, ибо мы помним, как мы добивали Деникина, гнали его к Донецкому району и, не сумев добить его чуточки, докатились обратно до Орла. Мы видели, как мы воевали с Колчаком. Когда его догнали до Уфы и тогда, когда он нас обратно погнал до Самары, то в это время вся европейская печать назначила новый срок падения Москвы и Петрограда. <…> Если мы победили Колчака, Деникина, то мы их победили только потому, что у них изменился социальный состав армии, а Врангель сейчас чувствует себя твердо только потому, что у него состав армии офицерский. И он сам знает, что если он станет опираться на массы, он слетит также быстро, как в свое время слетели Колчак и Деникин.
