Любой, но не Шуалейда.
Она точно знала — это дело рук Бастерхази. Не просто знала. Чувствовала. Тем, что осталось от их неслучившейся любви. И знала, зачем он это сделал.
Ради ее «да».
Чтобы она, отчаявшись, умоляла его о помощи, и в качестве платы за жизнь брата отдала себя. Ведь однажды она уже расплатилась собой за жизнь Дайма, почему бы не повторить? Темному шеру не нужен брак, как Люкресу. Ему хватит ее силы. А сердце и душу она может оставить себе, если от них вообще хоть что-то останется.
— Убирайся, Бастерхази, — добавила она, не желая даже смотреть в его сторону. Не после того, как он ясно дал понять: он ненавидит ее, считает виновной в казни Дайма и вообще дурой, не годной ни на что, кроме как быть бездонным энергокристаллом.
Прямо как Люкрес.
— Не будь так категорична, моя Гроза, — в голосе темного шера звучала насмешка и непререкаемая уверенность в собственной победе. — Я необходим тебе.
Бастерхази поднялся из зарослей ромашек, выпрямился во весь свой немалый рост и лениво потянулся. Морок, скрывавший пятно огненной тьмы, стек с него. Он всем своим видом предлагал: любуйся и восхищайся мной, совершенным потомком Драконов.
— Нет, — повторила Шуалейда подчеркнуто ровно и спокойно.
Русалки, цветы и феи не виноваты, что темный шер Бастерхази — негодяй, предатель и порождение Бездны. Поэтому злиться и ломать деревья она не будет.
И смотреть на Бастерхази она не станет. Отвернется. Чего она там не видела?
Коварная память тут же подкинула воспоминания — о том, что Шуалейда не только видела, но и чувствовала всей кожей, знала на вкус и на ощупь. Его всего. От острых скул и упрямых губ — до поджарого живота с мягкой дорожкой черных волос… Да ширхаб с ним, с великолепны телом, куда больше ей не хотелось видеть божественно прекрасную темную силу, окутывающую проклятого колдуна. Ласковую, бархатную, горячую тьму, полную огненных и лиловых всполохов, так похожую на драконьи крылья…
— Да, моя девочка, я тебе необходим. Как и ты мне, — раздалось еще ближе, еще увереннее, и вокруг Шуалейды взметнулась волна из лепестков, окутала ее упоительно сладким ароматом, коснулась ее кожи, словно поцелуями…
Шуалейда прикусила губу, отгоняя болезненно-сладкие воспоминания.
— Оставь меня в покое, Бастерхази, — сказала она твердо и подняла взгляд.
Она — принцесса из рода Суардис. Она — сумрачная шера. Она не прячется и не сбегает, а смотрит в глаза опасности. Прямо. И не делает шага ему навстречу, как бы ни плакала голодная пустота внутри нее, как бы ни хотелось дотронуться, впитать в себя изумительно вкусную тьму.
Нет.
Ей все равно, что Бастерхази улыбается и протягивает ей руку. Все равно, что тончайший белый батист его сорочки просвечен солнцем, что лучи ласкают и облизывают его широкие плечи, обнимают изящные запястья, ей совершенно все равно, что в длинных пальцах — солнечные ромашки и звездные фиалки, свет и тьма, надежда и отчаяние.
Нет. Она не поддастся. Потому что она теперь знает точно: опаснее всего не страшный и отвратительный враг, а враг очаровательный, располагающий к доверию, умеющий пробраться в самое сердце.
Пробраться — и растоптать.
— Не бойся, Шуалейда. Я не кусаюсь. — В его голосе снова прозвучала насмешка и горячее обещание. — Ну же, иди ко мне. Ты хочешь, я вижу.
— Уверен, Бастерхази? — переспросила она, криво усмехаясь.
— Уверен. Сделай то, что тебе хочется. — Он сделал еще шаг к ней, совсем близко, так что она ощутила тепло его тела. — Моя Гроза…
От звонкой пощечины Бастерхази вздрогнул, на миг в бесстыжих глазах мелькнуло яростное пламя, разбитые губы окрасились кровью… искривились в улыбке…
Шуалейда замерла. Он еще смеет улыбаться? Облизывает губу, потом трогает пальцем каплю крови и шагает к ней, ласкает ее губы нежным прикосновением тьмы…
— Не смей приближаться ко мне, Хиссово отродье, — прошипела она. — Ты предал меня, Бастерхази. Слышишь? Я ненавижу тебя!
— Ты хочешь меня. Ну же, не бойся. Быть темной — не страшно, Шуалейда. Ты такая, какой сделали тебя Двуединые. Прими себя и свои желания. — Его голос обволакивал и манил, ласкал и проникал в самую душу, туда, где пряталась самая темная часть ее сути. — Ты же принцесса Суардис. Ты не трусишь.
— Еще шаг, Бастерхази, и я убью тебя.
Она сама не заметила, как вокруг нее закружилось стихийное разноцветье, загудел послушный ее гневу ветер. Лишь увидела, как раздуваются рукава его сорочки, щурятся глаза, похожие на тлеющие угли. Услышала его восхищенный смех.
И оттолкнула — изо всех сил, отчаянно желая… дотронуться? Ощутить в себе шелковую тьму? Впитать его нежность, его боль и жар, его восторг и ненависть, его желание и гнев, его всего, целиком, себе…
Она отскочила сама, испугавшись. Не проклятого черного колдуна, который мог бы размазать ее по этой поляне, как варенье по тарелке. Почему-то сейчас она не боялась его совсем, хотя стоило бы. Во всей империи нет твари опаснее Роне Бастерхази.
Если не считать ее самой. Если она позволит себе быть опасной тварью. Поддастся. Сделает то, что хочет.
Но тогда она станет такой же, как он. Чудовищем.
Нет.
А чудовище засмеялось. Упало в траву, раскинуло руки в стороны — и засмеялось. Нагло. Бессовестно. Весело и страшно.
Ей надо было уйти. Но она не смогла. Слишком давно она не позволяла себе дотронуться до тьмы, и пустота внутри нее рыдала, умоляя — хоть капельку темной крови, ведь это так мало! Никому не будет от этого вреда! Никто не узнает, если я сейчас присяду рядом с ним, дотронусь губами до его губ и слизну эту крохотную капельку…
— Глупая, упрямая девчонка, — неожиданно оборвав смех, сказал Бастерхази. — Не обманывай себя. Ты не справишься. Это глупо, пытаться решить все самой, когда мы на одной стороне.
— Нет, мы не на одной стороне, — тихо возразила она, отступая на шаг.
— Твой брат умирает, Шуалейда. Ты же не хочешь потерять и его? Каетано последний, кто у тебя остался.
— Ты… — она не договорила, задохнулась от боли в груди.
— Да, я. Попроси меня, и я помогу тебе его спасти.
— Это ты проклял Каетано. Я знаю.
— Я клялся перед ликом Двуединых, что не причиню вреда королевской семье Валанты. Так что поищи других виновных.
— Это ты, — упрямо повторила Шу.
— Я могу спасти его от проклятия, или что там с ним случилось. Но я не обязан этого делать.
