— Баль?..
— Зачем, Шу? Нет, я понимаю, он может очаровать кого угодно, он же менталист, но и ты…
— Я любила его, — тихо прервала ее Шу. — Я хотела… мы хотели… вместе. Втроем… — слово «единение» она так и не сказала, было слишком больно. До слез.
— Ну что ты, Шу, не плачь, все хорошо. — Бален обняла ее, прижала к себе. — Ты вовремя поняла, что он такое. Подумаешь, ошиблась, с кем не бывает. И насчет Дайма ты ошибаешься, Дайм любит тебя. Он обязательно вернется, и ты поймешь…
— Что я пойму, Баль? Что между взрослым опытным шером и глупой девчонкой полковник Дюбрайн выберет равного себе? Я уже это поняла. Знаешь, я… я понимаю его. Бастерхази, он… если он любит… он… — Проглотив всхлип, Шу утерла мокрые глаза. — Неважно. Что было, то прошло. И мне надо как-то жить дальше. Без Дайма. И без Бастерхази.
— Что без Бастерхази, я согласна целиком и полностью, — кивнула Баль.
— Ну вот. Я и… я оставлю Тигренка себе. Чш-ш, дослушай, ладно?
— Ладно. Слушаю.
— Он преступник. Не спорь, ты сама знаешь, что это правда. Я тоже думала, что светлый шер не может быть убийцей или насильником, потому что… потому что я была наивной дурой. Не хотела видеть очевидного. Светлый — не значит хороший, темный — не значит плохой. Я могу быть темной…
— Наполовину, — упрямо буркнула Бален.
— Наполовину, — согласилась Шу, — но это не делает меня наполовину плохой. Просто немного сумасшедшей.
Бален лишь фыркнула, но спорить не стала. Даже не сказала вслух: оно и видно, только сумасшедшая легла бы в постель с чудовищем Бастерхази.
— Мне нужен любовник. Мануэль — хороший друг, он чудо и я его очень люблю. Как друга. Но я могу его сломать при любом неосторожном движении. Чуть отпустить контроль, и все. А Тигренок выдержит. Он… он идеально подходит. Почти как Дайм… знаешь, так будет проще. Если у меня будет Тигренок, то Дайм не будет чувствовать себя виноватым за свой выбор. Понимаешь… на самом деле ему только казалось, что он меня любит. Потому что он упрямый. Ты даже не представляешь, какой Дайм упрямый… — Она снова всхлипнула и утерла глаза. — И он ненавидит этого… эту троллью отрыжку. Люкреса. Дрянь эту, чтоб он…
— Чш-ш, не надо рисковать… — Бален сжала ее руку. — Ты же поклялась.
— Хотела бы я об этом забыть. — Шу вздохнула. — Ну вот. Тигренок мне подходит. И он согласен начать все заново. Поэтому я оставлю его себе.
— Ну, почему бы и нет, — пожала плечами Бален. — Он светлый шер, получит Цветную грамоту, дашь ему должность при дворе…
— Осужденному преступнику? За постельные услуги? И окончательно загублю остатки своей репутации. Да и пример для других воров, грабителей и убийц будет просто замечательный. Творите свои темные делишки, а когда вас приговорят к смерти, требуйте встречи с сумасшедшей принцессой — за ваши заслуги она вас помилует, возьмет в постель и наградит шерским званием, а то и поместье какое пожалует.
— Ну, ты преувеличиваешь, — покачала головой Бален.
— Я преуменьшаю. Ты просто представь, что из этого сделают газеты. И не забывай, что за каждым моим шагом следит Ристана. И Бастерхази. Он, знаешь ли, меня ненавидит.
— Насколько я вижу, он пытается тебя вернуть, — покачала головой Баль. — В своей неподражаемо мерзкой манере. Фу.
— Нет. Как бы мне ни хотелось, но нет.
— Хотелось?.. — переспросила Баль.
— Да. Мне очень хотелось. Я была готова простить ему все… да, я знаю. Дура очарованная. Но нет смысла врать себе, правда?
— Смысла нет, но… Шу, ты же не любишь его больше?
— Нет. Я тоже его ненавижу. У нас полная взаимность. Ты же не думаешь, что я могу упасть к ногам того, кто угрожает Каю? Да мне проще полюбить Люкреса, потому что он хотя бы выбирает жертву, которая может сопротивляться. А Бастерхази — беззащитного Кая. Это… это мерзко! Шантажировать меня Каем, ждать, что я прибегу молить его о помощи… он… я бы убила его, если бы могла! Если бы… не Дайм.
— Ох, как у вас все сложно… Но знаешь, а почему бы и не Тигренок? Все лучше, чем это Хиссово отродье. И тебе вовсе не обязательно говорить кому-то еще, откуда он взялся. Скажем, приехал из Скаленцы. Или из Чеславии. Без разницы, откуда, просто…
— Нет. Он останется Тигренком. Я не дам ему свободу. Не сейчас.
— А когда?
— Когда заслужит. Когда я буду уверена, что он не вернется к преступному прошлому. Он должен доказать мне, что искренне раскаивается и готов измениться.
Бален с сомнением покачала головой:
— Ты врешь сама себе.
Шу фыркнула. Пожала плечами.
— Ну, может и вру. Я просто не готова его отпускать. Он — мой, и точка. Или, скажешь, его следует вернуть обратно в Гнилой Мешок?
— Ты боишься, что он окажется таким же шиссовым дыссом, как Бастерхази или Люкрес, — констатировала Бален. — Что если у него будет выбор, уйти или остаться с тобой, он уйдет.
— Нет! Я… я не знаю. — Шу закрыла лицо руками. — Я не знаю, Баль. Я просто хочу быть уверена в том, что он не предаст. Я не дам ему такой возможности, и все.
— Ты знаешь, что я думаю о рабстве, Шу.
— Знаю. Но это не рабство! Нет! Это же не навсегда!
Баль покачала головой.
— Ты главное себе не ври, Шу. Я останусь с тобой, как бы ты ни поступила. Даже если ты заведешь себе десяток Тигрят, Щенят, Барсучат и Утят, даже если ты приготовишь из них рагу и скормишь собакам — я буду с тобой. Но я не хочу, чтобы тебе самой было больно и стыдно.
Шу грустно улыбнулась.
— Спасибо, Баль. И прости меня. Я трусиха, и я, кажется, разучилась доверять.
— Ничего. Научишься снова. Я же научилась? И у тебя получится.
Глава 12. Цирк приехал
Лишь дети Зеленого Дракона держались особняком: увидев, что от смешения стихий кровь ослабевает, он повелел ире, как назвал своих детей, жить в лесах и не брать в супруги ни простых людей, ни шеров иных стихий. А чтобы всякий мог отличить ире от людей, Зеленый наделил их глазами, подобными молодым листьям липы, острыми звериным ушами и волосами цвета осеннего леса. Так родился мир Райхи и появились в нем гномы, ире и люди…
Катрены Двуединства
623 год, 19 день ягодника. Крепость Сойки.
Шуалейда шера Суардис
В лесу стояла вязкая жара, лишь едва веяло прохладой от каскада крохотных водопадов. Здесь, в тени грабов и буков, рядом бассейном, было лучшее место в округе. Скрытая деревьями полянка чуть выше дороги и совсем близко к стенам крепости служила королевским детям площадкой для игр и наблюдательным пунктом: с ветвей узловатого граба открывался отличный вид на тракт.
