— …все поверили! Наваждение, истинно наваждение, — сбивчиво рассказывала женщина с подвязанной тряпками рукой. — Как заговорил, глазами своими страшными засверкал, так и все, заморочи-и-ил… — на последнем слове она заскулила.
— Белые балахоны убивать на месте! Не слушать. Не позволять говорить, — передали по рядам распоряжение генерала, едва полк оставил позади деревню.
В следующих Фортунато не останавливался. Отряжал небольшой отряд, обозную телегу — и вел полк дальше. За час до заката вышли из леса: в трехстах саженях темнели городские стены.
К удивлению Фортунато, мятежники не заперли ворота и не выставили стражу — вместо солдат у ворот толпились веселые горожане вперемешку с селянами, орали славу пророку и пили пиво. Пустые бочки валялись тут же, под стеной, а на телеге с полными сидел бритый мужик в белом балахоне и наливал всем желающим. На явление полка пехоты пьянчужки отреагировали нестройным ором «слава пророку» и подбрасыванием шапок и кружек.
— Командуй боевое построение, — велел Фортунато.
Адъютант только крякнул: целый день марша, солдаты устали, но медлить нельзя. Развернулся к строю и заорал команду.
— Генерал Альбарра! — донеслось до Фортунато со стороны, противоположной городу. — Срочное донесение!
Фортунато обернулся: от деревьев отделился человек в форме городской стражи, и, сильно припадая на левую ногу, сделал несколько шагов к генералу. Обветренное лицо, военная выправка, короткая стрижка — на подставного фанатика он не походил.
— Отставить, — вполголоса скомандовал Фортунато готовым стрелять арбалетчикам.
Запыхавшийся стражник доковылял до Альбарра, отдал честь.
— Сержант Кельядос. Разрешите доложить!
— Генерал, вы сейчас отличная мишень для арбалетчиков вон в той рощице, — влез адъютант.
Фортунато кинул короткий взгляд на островок деревьев на холме близ дороги, хмыкнул и спрыгнул с лошади: теперь между ним и рощей оказался сержант. А в самого сержанта целились полдюжины королевских стрелков.
— Докладывай.
— Сегодня, в два часа пополудни, город Тизаль сдался бунтовщикам. Бургомистр присоединился к банде, судья повешен, мытари распяты на главной площади. Весь личный состав городской стражи во главе с лейтенантом сошел с ума и тоже присоединился к мятежникам.
— Не в полном. Вы, сержант, остались верны долгу.
— Так точно, генерал! — Глаза сержанта странно блеснули. — Я верен долгу и короне! Слава Пророку!
Фортунато хотел выхватить шпагу, но рука не послушалась. Показалось, что кончился воздух: нечем было вздохнуть. Лишь через миг он опустил глаза на торчащий между ребер нож и удивился: почему не больно?.. Последним, что он увидел, был пронзенный сразу тремя болтами предатель и панически выпученные глаза адъютанта.
Глава 4. Дорога менестреля
Цирк можно с уверенностью назвать самым любимым народным развлечением. В южных провинциях Валанта и Скаленца он соперничает популярностью даже с бычьими скачками и боями. По традиции, цирк представляет для простого народа «истинное шерское волшебство»: фокусы, акробатику, постановочные бои, «чудесных» животных и музыку. Для большинства сельского населения это единственный способ увидеть магию, пусть и ненастоящую.
Путеводитель по Южному Побережью
Себастьяно бие Морелле, Стриж
24 день ягодника (неделю спустя), Суард
В лавке музыкальных инструментов маэстро Клайво было прохладно, сумрачно и пусто — чудесно прохладно и пусто, особенно по сравнению с жарой и столпотворением на площади Единорога. Но, к сожалению, оставаться в лавке было никак невозможно.
Себастьяно бие Морелле по прозванию Стриж, единственный ученик маэстро, одернул полотняную рубаху, по-карумайски повязал серый платок, пряча выдающие северное происхождение соломенные волосы, потрогал непривычную серьгу: тусклое серебряное кольцо, слегка покалывающее пальцы. Подпрыгнул, проверяя, не звенит ли в поясе или котомке. Погладил по гладкой деке красавицу-гитару. «До свиданья, моя прекрасная Шера», — шепнул ей, укладывая на моховой бархат. Вместо Черной Шеры взял со стены самую дешевую гитару, бережно обернул чехлом, повесил за спину.
— До свиданья, Сатифа, — кивнул экономке, глядящей на его сборы из открытой двери в комнаты.
Та осенила его на прощанье светлым окружьем и, пряча беспокойство, отвернулась.
Дверь лавки закрылась за Стрижом, проскрипев пять нот песенки о веселой вдове. Послеполуденное солнце тут же заставило его сощуриться и пожалеть об оставленной дома невесомой рубахе дорогого сашмирского хлопка. Натянув платок пониже на лоб, он направился к постоялому двору с харчевней «У доброго мельника». На углу, в тени дома, сидела прямо на брусчатке чумазая тетка в обносках.
— Милок, подай калеке на пропитание, — проныла она, выставляя напоказ вывернутую под странным углом, синюшную ногу. — Полдинга за-ради Светлой!
— Обнаглела совсем, — укоризненно покачал головой Стриж.
Тетка, разглядев знакомые синие глаза, пробурчала что-то нецензурное, вскочила и бодро побежала прочь. Стриж, ухмыльнувшись, продолжил путь.
Через несколько минут он отворил тяжелую дверь харчевни и замер на пороге, рассеяно моргая и оглядываясь. Прохладный зал с низким сводчатым потолком, едва освещенный четырьмя узкими окошками, был полон мастеровыми и приезжими артистами — вот уже лет сто все жонглеры, менестрели, барды и прочие акробаты предпочитали «Мельника» всем другим постоялым дворам.
Четверка артистов, с которыми Стриж так удачно познакомился не далее чем позавчера, расположилась за дальним столом, в уголке. Стриж увидел их сразу, едва вошел, но продолжал растеряно озираться. Наконец, его заметила высокая, полногрудая девица с тяжелыми каштановыми косами: фокусница Павена.
— Эй, Стриж! — Она помахала рукой. — Иди сюда!
Стриж радостно улыбнулся, делая вид, что только сейчас ее приметил, протиснулся между неподъемных дубовых столов и снял с плеча гитару и котомку.
— Светлого дня, — поздоровался он.
— Светлого, — отозвались тонкие, курчавые и очень смуглые брат с сестрой: жонглеры-акробаты родом из Сашмира.
— Куда-то собрался? — спросил усатый, коренастый мужчина, старший в труппе: глотатель огня и метатель ножей.
— Да так. Вот, подумал, неплохо бы снова увидеться, — пожал плечами Стриж и тут же сел на лавку рядом с фокусницей. — Здравствуй, укротительница полосатых. А где твой великий артист?
Он поцеловал фокуснице руку, глянул в глаза, напоминая о единственной жаркой ночи — если бы обстоятельства не переменились, она бы так и осталась единственной. Павена порозовела еще больше, засияла.
— Великий дрыхнет в своей шляпе. — Она кивнула наверх, подразумевая комнаты под крышей и шляпу, из которой вынимала мехового артиста на представлении, и оглядела Стрижа. — Какой ужасный платок. Ты уезжаешь?
