Ни до чего додуматься он не успел. Колдунья вдруг опустила глаза, вспыхнула румянцем, словно смущенная девчонка.
— Одевайся, Тигренок. — Она отвела взгляд и отступила. — И спускайся к ужину.
«Слушаюсь, ваше высочество», — хотел ответить Стриж, но голос отказал.
Тем временем Шуалейда сделала быстрый жест кистью, собирая осколки в целый флакон и отправляя его на полочку, и убежала, оставив Стрижа смотреть ей вслед.
«Придурок, чуть не попался. Но почему не попался? Она же все поняла… Или нет? Играет? Проклятье, проклятье…»
Стриж бессильно прислонился лбом к зеркалу, зажмурился. Попытался выругаться вслух — но голос снова отказал. От страха? А, шис! Она же сказала: «молчи». Наверное, это хорошо… Молчать проще, чем врать в глаза менталистке.
Отлепившись от зеркала, он глянул на отражение: менестрель, юный, наивный, влюбленный и перепуганный до смерти. Неплохой образ. Если колдунья в него верит.
Через пару минут Стриж спускался вниз, одетый в рубаху с кружевами и узкие штаны, но босиком — про обувь колдунья забыла. В гостиной ждал накрытый на две персоны стол, а Шуалейда стояла у окна, и лучи заходящего солнца мешались с сине-лиловым переливом магии, придавая ей вид старинной камеи: темный тонкий силуэт, парящий в потоках света.
Она обернулась и улыбнулась.
— Прошу к столу. Надеюсь, ты любишь жареных перепелок.
Стрижа вдруг разобрало шальное веселье. Какая разница, верит или нет? Хотите играть — так поиграем, ваше высочество! Припомнив уроки придворного этикета, что регулярно давал маэстро Клайво вдогонку гитаре, скрипке и фортепиано, он поклонился, как заправский граф, и отодвинул даме стул.
Весь ужин он ухаживал за Шуалейдой, накладывая на тарелку деликатесы, подавая салфетку и то и дело мимолетно касаясь ее пальцев — всякий ткач умеет не только убивать, но и дарить наслаждение одним касанием. Сначала она удивлялась, явно не ожидая от купленного с виселицы раба манер, розовела и путала вилки с ложками. А потом забыла о еде и смотрела на него — так смотрела, что Стриж перестал понимать, что он ест, и продолжал изображать благовоспитанного шера из чистого упрямства, хотя единственное, чего ему хотелось, это схватить ее и уложить прямо тут, между блюдами с пирожными и фазаньими крылышками.
Вполне возможно, что он бы так и поступил, но помешала отворившаяся дверь.
— Ваше высочество, послание от его величества, — раздалось с порога.
— И что желает его величество? — Шуалейда подхватила порывом ветра записку из рук гвардейца и развернула на лету. — Так, с Альбарра… шер Бенаске? — Прочитав записку, Шуалейда глянула на Стрижа и покачала головой. — Нет, пока рано. Заканчивай без меня, Тигренок. Спать ложись в кабинете, на втором этаже. И не покидай моих покоев!
В ответ на приказ башня Заката зарокотала низко, за пределами слышимости, вспыхнула синим и белым: если у Стрижа и был шанс сбежать, то он его благополучно прозевал.
Он склонил голову, пряча глаза. Альбарра. Который из них? Если, упаси Светлая, нашелся генерал Альбарра — а ведь тогда, в лагере лжепророка, он оставил Альбарра живым — игры вмиг закончатся, а он окажется в магическом круге колдуньи. Говорил же наставник: ткач не имеет права на жалость. Она слишком дорого обходится.
Шуалейда ушла, а Стриж все сидел, играя столовым ножом, достаточно острым и тяжелым, чтобы пробить девичье горло, и думал: если бы наставник считал, что дело безнадежно, он бы не стал посылать Стрижа. Или стал?
Глава 16. О щипанных воронах и одноглазой камбале
Ни одна революция ни разу не сделала ни один мир лучше.
Ману Бодхисаттва, из неопубликованного
24 день ласточек. Риль Суардис
Рональд шер Бастерхази
Закат застал Рональда лежащим на постели с мокрой тряпкой на лбу. От головной боли не помогало ничего — как ничего не помогало от тошнотворного страха, скребущегося изнутри висков, словно дюжина отборных сколопендр. Зря он думал, что дважды заглянув в Ургаш, на третий раз не испугается. Ничего подобного. Ни когда он вырезал собственное сердце, ни когда умирал вместе с Даймом у позорного столба — он не боялся. Не до того было. А на этот раз, сдохнув в чужом теле от вульгарного сердечного приступа — перепугался до дрожи в коленках. Если, конечно же, у бесплотного духа могут быть коленки.
— Еще как могут, — проворчал Ману, присаживаясь на край кровати и кладя Роне на лоб холодную ладонь.
Судя по тому, что под ним, бесплотным духом, матрас прогнулся — он был прав. Да и артефактное сердце вело себя совершенно не так, как должен себя вести мертвый кусок звездного серебра. Ну не может артефактное сердце биться так быстро и неровно, не может сжиматься в панике и болеть! Не мо-жет!
Однако в траве оно видело все «может» и «не может».
— Ты сумасшедший шисов дысс, Ястреб. К тому же тупой, как тролль.
— Сам ты тролль, — устало отозвался Роне вместо того чтобы поблагодарить Хиссово отродье: его прикосновение облегчило боль и почти успокоило обезумевший артефакт.
— Да я и не спорю. Был бы умным, сидел бы себе в Сашмире, нянчил правнуков и пописывал стишата. Джетта любила слушать мои стихи. — В голосе Ману прозвучала такая отчаянная тоска, что Роне невольно ему посочувствовал. — Только конченый дурак пытается переделывать мир. Запомни, Ястреб. Ни одна революция не сделала ни один мир лучше.
— Плевал я на все революции во всех мирах. Я хочу свой замок за высокой стеной, два десятка правнуков и… — Роне замолк, потому что от увиденной картины в горле встал ком.
Простой, мирной и совершенно нереальной картины: они втроем, в старом запущенном саду. Шуалейда сидит на оплетенных виноградом качелях и показывает сказки полудюжине шерской мелкоты. Роне с Даймом расположились рядом, в плетенных креслах, неспешно играют в хатрандж и время от времени дополняют сказки своими комментариями, а мелкота, не в силах усидеть спокойно, подпрыгивает и требует еще живых картинок и новых подвигов.
— Ну почему нереальной? — Ману по обыкновению не делал различия между сказанными вслух словами и едва оформленными мыслями. — Ты, конечно, ведешь себя как анацефал. Но пока ничего непоправимо не испортил. Они оба живы и даже тебя не ненавидят.
Роне поморщился.
— Если это — не ненависть, то что тогда, Ману?
— О, друг мой, настоящая ненависть выглядит совершенно иначе, и упаси тебя Светлая ее увидеть. Шуалейда всего лишь обижена. Да и какая женщина не обиделась бы на ее месте? Ты делаешь все, чтобы ее оттолкнуть.
— Я делаю все для того, чтобы она сама пришла ко мне. И она придет.
— Ну, если тебе надо, чтобы она сама пришла убить тебя, осталось всего ничего. Поддержи Ристану в интригах, убей любимого брата Шуалейды — и она точно придет. Правда, в результате вы оба отправитесь в Ургаш, но это же такие мелочи, не так ли, Ястреб!
