Чисто.
И под кроватью пыли нет, что вовсе удивительно. Хотя… камень-пылежор, обнаружившийся на шкафу — полез туда Демьян исключительно из любопытства — объяснил этакую просто невозможную чистоту, подтвердивши мысль, что вилла эта, открытая не так давно, и вправду стоит своих денег.
Девяносто рублей в месяц.
В прежние времена он бы в жизни на этакие траты не решился, найдя деньгам иное, более достойное применение, а теперь вот…
Присевши на кровать, Демьян самым детским образом попрыгал на ней, убеждаясь, что пружины не скрипят, а матрац из конского волоса в меру упруг. От белья исходил тот невероятный легкий аромат чистоты, который заставил вспомнить о доме. Матушка всегда сушила белье на чердаке, где на тонких веревках развешены были пучки ароматных трав…
Вздохнул.
И понял, что совершенно не представляет, что делать дальше. Всю свою сознательную жизнь Демьян был занят. Сперва учился, желая стать лучшим, после учился и работал, ибо одной лишь учебы было недостаточно. И свезло ему, что в местной жандармерии заметили смышленого паренька, позвали, сперва курьерствовать, после и вовсе мундир доверили, пусть и самого нижнего чина.
Матушка радовалась.
Как же, в люди выбился, стало быть, не зря она вдовьи горькие копейки на свечи с молитвами тратила, заступилась Богородица за сироту, помогла… в помощь Богородицы Демьян не больно-то верил. Он и в церковь заглядывал, можно сказать, исключительно из нежелания вводить матушку в расстройство этаким своим неверием.
…она уж пять лет как умерла. Успела и на награждениях побывать, благо, начальство к Демьяну относилось с пониманием и, если не сказать, чтоб любило, выделяя средь прочих, то всяко не забывало, ценило даже.
Он же в свою очередь, привыкши работать, к этой самой работе прикипел душой, не зная и не желая иной жизни. И вот теперь окончательно растерялся.
Что делать?
Оставаться в нумере?
Или пройтись по вилле, рискуя встретить людей иных, с которыми придется беседовать, ибо на отдыхе люди становятся весьма расслаблены, а потому — излишне говорливы? Наведаться в местную ресторацию? В город выглянуть?
Пройтись по лавкам, обновить гардероб по местной, морской моде, в которую никак не вписывались шерстяные костюмы и рубашки с жестким воротничком? Или… просто прогуляться по берегу, любуясь морем, в стороне от отдыхающих?
Выбор оказался до того обширен, что голова заныла.
Или это от магии?
Нет, прислушавшись к себе, Демьян сделал вывод, что магия-то никоим образом тут не при чем. Ее он, попривыкши, вовсе перестал ощущать.
Робкий стук в дверь прервал размышления.
— Доброго дня, — поприветствовал Демьяна человек в костюме столь кипенно-белом, что белизна эта резала глаза. В руках господин держал соломенную шляпу и чемодан. — Демьян Еремеевич? С прибытием… позволите?
Не дожидаясь разрешения, он вошел и дверь за собой прикрыл.
Господин не был стар, скорее уж можно было сказать, что он вошел в тот благословенный возраст, когда разум и мудрость сочетаются с телесной крепостью.
— Никанор Бальтазарович Орешков, — представился он и раскрыл ладонь, над которой раскрыл крылья двуглавый орел. — Мастер-целитель… в том числе.
Он огладил пышные соломенного колеру усы.
— Мне про вас телефонировали, велели приглядывать…
— И?
— И будем приглядывать. Сидите, сидите… позвольте… весьма, как понимаю, занимательный случай… боли не испытываете?
— Нет.
— И ночью?
— И ночью.
— А поездка?
— Вполне комфортно.
Теплые сухие пальцы коснулись висков. Глаза у Никанора Бальтазаровича оказались светло-серыми, почти прозрачными. От взгляда его голова закружилась.
— Спокойнее… думайте о чем-нибудь приятном.
— О чем?
— Мне откуда знать, что для вас приятно? Вам оно как-то виднее…
Вот ведь странность, стоило сказать, и Демьян понял, что не представляет совершенно, о чем же ему надлежит думать. Мысли были все, до одной, о работе.
О том, справится ли Павлуша.
Он, конечно, парень толковый и сноровку имеет, но вот опыта маловато, да ко всему характером колюч не в меру, а стало быть, со многими поссорится, сам того не заметив. Нижние чины его тоже не признают, и Павлуша наверняка почует в отношении что-то такое, неладное.
Попытается давить.
— Тяжко у вас с приятным, — Демьяна отпустили. — Но в целом, сколь могу понять, все в порядке, в том, который относителен. Ухудшений не вижу. Улучшений… будем считать, что слишком мало прошло времени.
— И что мне делать?
— А что вы собирались?
Демьян пожал плечами. Сложно сказать. Планов у него особых и не было.
— Вам что велено? Отдыхать. Вот и отдыхайте. Гуляйте. Город красивый, строится. Пройдитесь по набережной, загляните в купальни. Здесь собственные имеются, очень даже неплохого качества. Посетите ресторации… вы когда в отпуске-то были в последний раз?
— Давно.
— Все не получалось, так? — Никанор Бальтазарович коснулся пальцем макушки, и Демьян ощутил ледяную иглу целительской силы, пробившую его до самых пяток. — Вечно находились дела неотложные, которые никак нельзя было оставить на помощников, ведь они молоды и вашего опыта не имеют. Недосмотрят, ошибутся…
Говорил он это с явною насмешкой.
— Именно.
— Ничего, голубчик… всенепременно недосмотрят и ошибутся не по разу. Все мы люди, все мы человеки, а ошибаться в натуре человеческой. Но исправят. Вот увидите, ничего-то в вашем отсутствии не развалится и не сгинет… я вот прежде тоже горел. Едва вовсе не сгорел. Казалось, что без меня всенепременно мир в пропасть скатится… да…
— И что случилось?
— А ничего. Женился вот. И оказалось, что есть жизнь вне работы. Вы-то как?
— Не женат.
— Знаю. Досье ваше тоже читал. А как вы думали? Надобно нам знать, с кем работать будем.
— Нам?
Мысль о работе оживила, потому как Демьян совершенно не представлял, чем, кроме нее, в жизни заниматься можно. И отдых этот, еще не начавшийся, раздражал до крайности.
— Нам, нам… вы ж не думали, голубчик, что мы вас без присмотра оставим? Оно, конечно, Петербург Петербургом, но вот никогда нельзя быть уверенным, что все пойдет по плану… а потому лучше планов иметь два. Или сколько уж получится. Вижу, глаза загорелись, но вынужден разочаровать вас, любезный мой Демьян Еремеевич. Вы у нас будете отдыхать… старательно, как положено человеку, в жизни не отдыхавшему и, в конце концов, дорвавшемуся до моря. Вон оно, за оградкою плещется. Чтоб сходили непременно.
