— Возьмешь… чек выпишу…
Сколько отдать?
Сотню?
Две?
Да если Демьян все свои нехитрые накопления отдаст, все равно не вернет паренька. И той, незнакомой ему женщине, легче от денег не станет.
— Выпишете, конечно, — Павлуша забрал стакан. — Как на ноги станете… только не о нас думайте, а о том, что, кабы оно в городе рвануло, то в госпиталь не пятерых бы привезли, а пять десятков, если не сотен. И тогда их точно не хватило бы.
Наверное, это признание должно было бы утешить, только не утешало. И, отвернувшись в постель, Демьян закрыл глаза.
— Иди уже, — велел он, чувствуя, как тяжко наваливается сонливость. — И… больше, может, тут не сиди, а то мало ли…
Не стоит так уж демонстрировать верность человеку, который очень скоро станет неугоден.
— Еще чего не хватало, — донеслось сквозь дрему.
Глава 3
Марк Львович не обманул.
Встать позволили даже следующим вечером. И Демьян, вцепившись в узкое Павлушино плечо, сумел-таки добраться до двери. Правда, у этой же двери сполз на стул, подставленный Марком Львовичем, который за сумадсбродством пациента наблюдал снисходительно, и долго дышал, пытаясь восстановить те жалкие силы, что еще оставались.
Вышло.
— Вот видите, через пару деньков и вовсе домой отправим, — Марк Львович выглядел предовольным, правда, весьма скоро улыбка его поблекла, стало быть, не все было столь гладко и хорошо. — Единственно…
— Говорите уже, — разрешил Демьян, отдышавшись. — Магом мне не быть?
— Понятия не имею. Но подобный исход, как ни печально, весьма и весьма вероятен. Изменения в энергетической структуре есть, однако… столь незначительны, ничтожны даже, что и я не скажу, признак ли это восстановления, или мне просто мерещится в силу большой на оное надежды.
То есть, восстановление все-таки возможно.
Это хорошо.
Пустота так и не появилась, как не вернулась и прежняя сила, но пока Демьян был слишком занят другим, чтобы испытывать от сего факта какие бы то ни было неудобства.
— Если… в отдаленной перспективе… с учетом естественного стремления любого организма к самоисцелению…
— Да или нет?
— Скорее всего, да, но… понимаете, — он вновь принялся тереть круглые свои очочки, явно скрывая волнение. — Пока организм не восстановится в полной мере, вам следует себя поберечь.
На этот раз поднялся Демьян сам, хотя Павлуша и сунулся было с помощью, но остановился. Хороший он парень, толковый.
— И не просто в том плане, что не пользоваться силой. Боюсь, это в вашем состоянии вовсе не выйдет, но вот… исключительно предположение, интуиция, если хотите знать…
Интуицию Демьян весьма уважал.
— Мне кажется, что вам вовсе следует держаться в стороне от любых мало-мальски серьезных магических возмущений.
Значит, все-таки отставка. Если повезет, то почетная, а если нет… пенсию какую-никакую он выслужил. Хватит на скромную жизнь. Только чем в этой жизни заниматься, Демьян совершенно не представлял.
Ничего. Еще придумает.
Чай, времени на придумки теперь с избытком.
— Я вас понял, — Демьян поклонился и сказал. — Спасибо вам.
А Марк Львович отмахнулся.
— Это вам… как подумаю… мои внучки в последнее время совсем голову от танцулек потеряли, и кто бы знал, да… кто бы знал… я их в Петербург отправить думал, да только говорят, что и там неспокойно, что куда более неспокойно, чем тут. А к тетке в деревню не желают-с… что за времена пошли? Я должен думать, чего они там желают, а чего нет… безобразие полнейшее.
Он покачал головой и вышел, велев:
— Выздоравливайте, Демьян Еремеевич… выздоравливайте поскорее, а то этим, пришлым, веры нет…
Пришлые появились на третий день, когда Демьян Еремеевич окреп настолько, что вполне себе свободно разгуливал по палате. Повязки с рук сняли, а вот корсет оставили.
— А что вы думали? Позвонки ваши, считай, едва в пыль не превратились, — проворчал Марк Львович, когда Демьян посетовал, что уж больно корсет жесткий и тесный даже. — Чудо, просто чудо…
Протестовать перехотелось.
Раз чудо.
Зато больничную одежонку, в которой Демьян чувствовал себя до крайности немощным, удалось сменить на домашнюю. В домашней с визитерами и толковать было легче.
— Доброго вам дня, — статский советник Никонов, личность в узких кругах весьма известная, выглядел усталым и даже больным. Сероватая его кожа, характерная для коренного петербуржца, на южном солнце не загорела, но пошла красными пятнами. Кончик носа слегка облез, как и левое ухо, которое Никонов время от времени пощипывал. — Рад, наконец, знакомству.
— И я рад, — Демьян хотел было встать, ибо говорить с людьми подобными, лежа в кровати, было никак невозможно, но Никонов махнул рукой и велел:
— Лягте.
— Но…
— Целители ваши сделали все, что возможно, — сам Никонов облюбовал стульчик, на котором обычно сиживал Марк Львович, — однако мы все же взяли на себя труд…
Сопровождавший статского советника господин был того характерно неприметного вида, который получается при использовании качественных амулетов. И стоило ему приблизиться, как сердце засбоило, а Демьяна кинуло в пот.
— Надо же, — Никонов поднял руку. — И вправду… выключите это.
Господин коснулся галстука.
А после запонки.
Впрочем, лицо его все одно осталось невыразительным. Правда, при приближении его сердце Демьяна больше не норовило из груди выскочить.
Холодные пальцы коснулись висков, сдавили. Серые глаза заглянули в глаза, и… палата крутанулась раз, другой, а после вовсе пошла круговоротом, в который сознание Демьяна затянуло. И он тонул, тонул, но никак не мог утонуть. А когда все-таки круговорот стих, Демьяна вырвало… в ведро, заботливо подставленное статским советником.
— Прошу прощения, однако мы должны были убедиться, — сказал он, поймав взгляд Демьяна. — Ситуация, уж извините, больно неоднозначная.
Мутило.
И крепко. И только упрямство не позволяло этой мути выплеснуться рвотой. Правда, на затылок легла чья-то рука, и ледяная знакомая сила избавила от горечи во рту, равно как от тошноты.
— Вам лучше? — поинтересовался статский советник и протянул кому-то ведро.
— Да.
— Говорить способны?
— Да.
— Что ж… чудесно, просто чудесно… иди, Алешенька, дальше мы сами. И скажи, чтоб не беспокоили. Да… разговор у нас, Демьян Еремеевич, будет непростой… да, весьма непростой. Воды?
