Покачал головой, отчего Демьян ощутил себя виноватым, но молча платок принял и прижал к носу.
— Лечить вас я не возьмусь. Все же не моя специализация, боюсь, что только хуже сделаю… попробуйте, — из-под полы пиджака появилась плоская фляга. — Весьма… помогает.
Лечебный отвар был сдобрен коньяком. Или, напротив, неплохой коньяк был изрядно разбавлен лечебным отваром. Но как бы то ни было, головокружение прошло.
— Вынужден признать, что, судя ряду косвенных признаков, вы правы, — Вещерский присел на камень с видом таким, будто находился не на поле подле сгоревших конюшен, но в парадной зале Зимнего дворца.
По меньшей мере.
И вот как у него выходило-то? А главное, что ни пыль, ни серый пепел не прилипали к этому страшному человеку, будто чуяли, что стоит держаться от него в стороне.
— Конечно, я передам след людям, которые в делах подобных понимают более моего, однако… — он потарабанил пальцами по колену. — Однако это многое меняет.
Вещерский глядел на конюшни и был на редкость задумчив.
А после поднялся и сказал:
— Едем.
Демьян поднялся. Убрал платок, шмыгнул носом, убеждаясь, что тот вполне себе дышит и кровь, кажется, остановилась. Спрашивать, куда именно предстоит ехать, он не стал.
Темной масти автомобиль стоял на обочине дороги, выделяясь, что блеском краски, что сиянием хрома. Он был столь роскошен, что Демьян испытал некоторую робость. Впрочем, преодолев ее, он устроился на переднем сиденье.
А Вещерский протянул очки.
— А то в глаза надует, — сказал он, сам надевая подобные. И шлем. И тут же, словно оправдываясь, заметил: — Марьюшка, если прознает, что без шлема езжу, ругаться станет. Вы ведь не женаты пока?
Как-то это прозвучало… с перспективой.
— Пока нет.
— Уж не знаю даже, сочувствовать вам или завидовать.
Глухо, ровно зарокотал мотор, и «Руссо-Балт» аккуратно тронулся с места.
— Полагаю, что мы несколько опоздали, но все же надежда умирает последней… да…
— Куда опоздали?
— К найлюбезнейшему Василию Павловичу, которого следовало бы еще вчера задержать. Глядишь, и жив бы остался…
Ветер стеганул в лицо.
И автомобиль полетел так, что Демьян против воли вцепился в дверь. Подумалось, что если та вдруг распахнется — а слышал он про подобные случаи — то Демьян точно не удержится. И будет смерть его, мало что совершенно не героической, так и напрочь лишенной хоть какого-то смысла. Впрочем, опасения свои он держал при себе и вскорости совершенно успокоился: Вещерский вел машину спокойно и терять дороги явно не собирался. А когда впереди показались дома, и скорость скинул. Засигналил.
— Но кто мог знать… кто мог знать…
Он остановился у доходного дома, с виду весьма приличного, и местный дворник, отставивши метлу, поспешил к машине, впрочем, открыть дверь он не успел.
— Доброго утра, любезный, — Вещерский протянул дворнику рубль. — А подскажи-ка, Василий Павлович дома?
— Дома.
— И давно он там?
— Так… — дворник поскреб бороду и спохватился, спрятал лапищу на спину. — Со вчерашнего дня. Как возвернулся злой, так у себя и сидит.
— У себя, стало быть… и злой. Вернулся ближе к вечеру?
— Ага.
— Один?
— Ага.
— А гости к нему наведывались?
— Никак нет.
— И сам он, стало быть, не выходил… что ж, оружие имеешь?
— Как можно, барин…
— Можно, — разрешил Вещерский. — Демьян Еремеевич?
— При мне.
Интуиция молчала. Не чуялось ни дурного, ни хорошего. Просто… подумалось, что и вправду ехали зря. Если Василий Павлович и причастен к поджогу, который при ближайшем рассмотрении выглядел предприятием найглупейшим, то вряд ли он стал бы дожидаться полиции.
Или не полиции.
А уж бомба…
…бомба, которая не взорвалась.
Почему?
И какое к тому отношение имеет супруга князя? И сестра оной, Василиса Александровна… и… сказали бы ей о пожаре? Всенепременно. Как бы она поступила, этакую новость услыхав? Что-то подсказывало, что бросилась бы тушить, пусть и не имея ни сил, ни умений, но все одно не способная находиться в стороне.
А если на то и был расчет?
Но бомба не взорвалась.
В доме было светло. Свет проникал сквозь огромные окна, ложился на ковры, которых тут не жалели. Свет окрашивал широкие перила лестницы во все оттенки золота, да и сама эта лестница гляделась роскошною. Свет окутывал позолотой деревца в кадках и высвечивал тиснение на обоях.
— Третий этаж, — любезно подсказал дворник, который изрядно робел. Верно, в дом с белого хода ему заглядывать не приходилось.
— Вот что, — Вещерскому пришла в голову та же мысль, что и Демьяну. — Иди-ка ты к черному. И если кто бежать вздумает, лови.
— Может, городового кликнуть? Аль из жандармов кого?
Дворник явно пребывал в сомнениях. Оно, конечно, господин пресолидный, однако и публика в доме обреталась не из простых. Нажалуются хозяйке на произвол, та и не станет разбираться, укажет на дверь.
— Не волнуйся, — перед самым носом дворника возникла хорошо знакомая Демьяну бляха. — По делам тайной службы…
Дворник заробел еще больше.
И понятно оно. Кому охота с тайною службой связываться? Однако выбора ему не оставили. Он вздохнул, перекрестился и сказал:
— Все в руце Божьей.
Оно-то так, только… опять вот сделалось беспокойно. И беспокойство это нарастало с каждым шагом. Оно душило, давило, заставляя прислушиваться ко всему, что происходило вокруг.
Вот кто-то смеется.
Смех женский и донельзя радостный. Звенит пианино. Дымом пахнет, но не тем, едким, заставляющим думать о пожаре. Аромат мягкий, сигарный.
Стучат друг о друга костяные шары.
И тонет в мягкости ковра довольный возглас. На третьем этаже тихо и тишина эта кажется густою, ненастоящей.
— Стойте, — Демьяну стыдно за это слово и за собственный страх. Но он точно знает, что дальше идти нельзя. — Нельзя.
Как ни странно, Вещерский не выказывает удивления, как и небрежения.
Кивает.
И медленно осторожно пятится.
Окидывает дом взглядом. И говорит:
— Выводите людей…
— Как?
У Демьяна-то и бляхи нет, а кто ж его послушает.
— И вправду… погоди, — из внутреннего кармана, который представился вдруг Демьяну вовсе бездонным, появляется та самая бляха. — Скажите… скажите, что-нибудь скажите, но убирайте всех…
