— А если…
— Нет, не ошиблись, — Вещерский провел ладонью, и в полумраке коридора вспыхнули искры. — Вот… зар-раза!
Искры погасли прежде, чем Демьян сумел различить рисунок, в который они сложились.
— У вас, однако, чутье… стойте. Пожалуй, здесь мы…
Вещерский положил ладони на стену, и по той прокатилась волна силы. В висках снова заломило, а воздух в коридоре стал вдруг густым и тяжелым.
— Так…
Стазис давно перестал быть чудом, пользовались им широко, и Демьян слышал, что даже людей в него погрузить пытались, однако все ж без особого успеха. Но чтобы весь коридор…
— Живых там нет, — сказал Вещерский с немалым удовлетворением. — А мертвым оно не повредит. И вообще… пойдемте-ка как раз живыми и займемся…
Глава 28
Василиса вновь проснулась на рассвете.
Вот ведь… и легла, почитай, пару часов тому, а все одно сна ни в одном глазу, хотя и отдохнувшей себя она не ощущала. Повалявшись в постели в надежде вновь уснуть, Василиса вынуждена была признать, что не получится. А потому…
Тесто за ночь поднялось огромным шаром, от которого знакомо и сладковато пахло хлебом. Присыпанное мукой, обмятое, оно просело, но к рукам не липло. Мялось легко, каталось и того легче.
Василиса решила сделать плюшки.
Мака, правда, не нашлось, но и без него обойдется. Сливочное масло, сахар и корица. Просто. Ароматно. И для завтрака — самое оно. Марья, конечно, раньше полудня не встанет, но, может, оно и к лучшему. Слишком многое нужно было обдумать.
И Василиса думала.
Сразу и обо всем.
Любила ли она?
Ей казалось, что да… то есть с Алексеем ее Марья познакомила. Был он то ли приятелем Вещерского, то ли просто знакомым, который показался Марье в достаточной мере приличным, чтобы принять его в семью. Был Алексей… Господи, да она не помнит, каким он был.
Веселым?
Пожалуй. Он много шутил и сам первым же над своими шутками смеялся. Любил говорить, что жизнь слишком хороша, чтобы тратить ее по пустякам… а в остальном? Надо же, не так много времени и прошло, а Василиса напрочь забыла, как он выглядел. Высокий. Кажется. Выше ее… точно выше, Марья не терпела подле себя низких мужчин, отчего-то полагая невысокий рост почти верною приметой душевной подлости. И откуда у нее этакое предубеждение взялось?
Но дальше… блондин или брюнет?
Или вовсе рыжий?
Нет, рыжего она бы запомнила. А теперь что?
Руки раскатывали кругляши теста, смазывали их топленым маслом, сами посыпали смесью коричневого тростникового сахара и корицы.
Странно-то как… Василиса прекрасно помнит свое волнение. И радость. И предвкушение… наконец-то она, Василиса, станет взрослой. Глупость какая, будто нельзя стать взрослой, не побывав замужем. И счастье какое-то невозможное, головокружительное, только вовсе не от любви. Скорее уж от предвкушения, что она выйдет замуж…
Каталоги.
Разговоры. И радостная Марья, которая, хоть и в положении пребывает, а находит время заниматься… список гостей. Салфетки и цветы. Образцы тканей привозят ежедневно.
И фарфора, ибо сервиз будет заказан специально для торжества.
И ленты.
Голуби, которых доставят из-под Петербурга, ибо только там можно взять по-настоящему белоснежных красивых голубей. Меню торжественного завтрака…
А потом письмо, то самое, короткое, которому Василиса не поверила.
Она скатала тесто колбаскою, согнула пополам, защипнула основание и резко, зло, махнула ножом, разделяя надвое. Получилось сердечко.
…вы замечательная девушка, но сердце мое отдано другой. И не в силах…
Александр пообещал, что, когда вырастет, то найдет поганца и вызовет на дуэль. К счастью, повзрослев, поумнел. Да и уехал Ковалевич далеко, говорили, за границу подался, понимая, что в Империи ему с новою его женой жизни не будет.
Почему-то ту, неизвестную Василисе женщину, стало бесконечно жаль. Она ведь не виновата…
…Марья на нее ругалась.
А Василиса плакала.
Не из-за разбитого сердца, а оттого, что свадьбы точно не будет. И гостей. И… ей слали письма, открытки, букеты и конфеты, поддерживая в этом горе, но те подруги, что приходили — надо же, у нее, оказывается, и подруги еще были — желали лишь одного: подробностей.
Не о Василисе, но о той, другой…
…говорят, что она даже не мещанка, а из крестьян, пусть ныне вольных, но еще родители ее в закупе были.
…и красива настолько, что такой красоты у обычного человека точно быть не может.
…приворожила. Как иначе? Чтоб порядочный человек забыл про семью и долг перед ней? Променял благородную девицу на какую-то там…
Да, пожалуй, хорошо, если они за границу уехали. Пусть будут счастливы.
Василиса развернула очередную плюшку, осторожно погладила края ее. И выдохнула, окончательно успокаиваясь. Та она, семнадцатилетняя девочка, и понятия не имела о том, что есть любовь.
И сейчас не имеет.
Но если у других вышло, то пускай…
Каскевич.
Строг и сдержан. Его представила Марья, а после долго пространно рассказывала, какой он глубоко порядочный человек и с немалыми служебными перспективами. Каскевич был скучен настолько, насколько вообще возможно. Он совершенно не умел шутить, а когда пытался, выходило натужно.
Зато он был внимателен.
И единственный, пожалуй, спрашивал Василису о ее интересах. Он подарил ей альбом с фотокарточками лошадей из Британии.
Слушал.
Улыбался сдержанно. Пожалуй, у них могло бы получиться. Он так и сказал, что стоит попытаться, что, если вдруг Василиса ощутит себя несчастною, он не будет возражать против раздельного проживания, но со своей стороны сделает все возможное, чтобы составить ее личное счастье.
И ни слова о любви.
Но кольцо, которое он поднес, было без традиционного камня, зато сделанное из тонких золотых нитей и тем удивительное…
Василиса вздохнула.
А плакать не стала. Она и тогда-то, когда сообщили, не плакала. Снова не поверила. Каскевич плохо держался в седле. И даже когда случалось сопровождать ее, Василису, выбирал лошадей смирных, спокойных. А тут вдруг…
Марья разозлилась.
Хотя какая глупость, злиться на мертвых… а на похороны Василису не позвали. Марья тоже не велела идти, отписалась, что Василиса слегла от горя.
Ложь.
Еще одна маленькая ложь, которой, оказывается, набралось куда больше, чем можно было вынести.
